– Верю.

– А что есть такие утверждения, что их нельзя ни доказать, ни опровергнуть, – верите?

– Верю!

– Умница. А пример привести можете?

– Могу. «Бог создал все». Ничего не докажешь.

– Хм… А что Бог существует, верите?

– Верю.

А я вот – нет… A propos: я СОВЕРШЕННО не помню тех вопросов, которые задавал он мне двадцать лет назад, когда мама привела меня к нему на тестирование. У меня абсолютная память (бывает абсолютный слух, а у меня – абсолютная память). Я помню все. Помню, что сеансов было четыре. Помню, как была одета мама во время каждого из этих сеансов, и тогдашний коричневый шлафрок сэнсея (с пятном от мороженого на левом обшлаге) тоже помню прекрасно. Даты помню, и соответствующие дни недели помню, и погоду помню – температуру воздуха, атмосферное давление, скорость ветра… А вот вопросов не помню. И совершенно не помню своих ответов.

…Может быть, он ищет гёделевские вопросы (приходит мне иногда в голову) – те самые вопросы, на которые нельзя ответить ни «да», ни «нет», не погрешивши при этом против истины? Сомнительно. Но если даже он их и в самом деле ищет, то – зачем?.. Он постоянно жалуется, что ему не хватает вопросов. Но некоторых вопросов он не задает никогда. Например, великий вопрос любой современности: «Почему – я?» Вопрос-вопль. Вся наша ойкумена стоит на нем, как Петербург на болотах… Довольно трудно, правда, представить себе контекст, в который встраивается этот вопрос. Но какое ему дело до контекста?..

«…Мы переходим сейчас в новую фазу культуры, в которой ответом на вопросы будут не утверждающие высказывания, а новые, более глубоко сформулированные вопросы». Это написал В. В. Налимов в своем философском трактате «Канатоходец». Не знаю, не знаю. Почему-то все современные философы оставляют у меня впечатление безответственных говорунов. Никакой солидности. Никакой, понимаете ли, обстоятельности. И даже спецтерминология (испытанное оружие классиков) им не помогает – только возрастает протестное ощущение, что тебя, кроме всего прочего, еще и дурят. Что-то кашпировское вдруг обнаруживается в серьезном тексте, что-то чумаковское…

– …Кому это принадлежит?

– Его все равно нет.

– Кому это будет принадлежать?

– Кто первый придет.

Так. Начитанный мальчик. Конан Дойла он тоже почитывает. «Обряд дома Месгрейвов», перевод Д. Лившиц. Но цитирует неточно. Надо было: «Тому, кто ушел» и «Тому, кто придет»…

– В каком месяце это было?

– В летнем месяце.

Надо было: «В шестом начиная с первого». Но все равно – очень и очень недурственно. Какая смена подрастает. Конкуренция, Боб Валентиныч, конкуренция! Рынок.

– Где было солнце?

– Над елкой.

– Где была тень?

– Под палкой.

– Сколько надо сделать шагов?

– Десять и десять, а потом еще пять и пять…

– Что мы отдадим за это?

– Все, что у нас есть, все и отдадим.

Сэнсею вдруг надоел «Обряд Месгрейвов», а может быть, этот сюжет попросту исчерпал себя, – он вдруг резко поменял тему.

– Голова буйвола, рога его и четыре ноги прошли через окно. Почему же не проходит его хвост?

– Потому что зонтик раскрылся!

– У всех есть родина. Какая родина у тебя?

– Утром я ел рисовую кашу, а на обед будет суп с фрикадельками и блинчики с абрикосовым вареньем.

– Чем мои руки похожи на руки бога?

– Играют на пианино.

– Почему мои ноги напоминают ноги осла?

– У нашего Барсука они разного цвета…

Это были какие-то незнакомые мне тексты. Или, может быть, он принялся придумывать вопросы сам – такое тоже бывало, хотя и не часто.

– …Что надо делать по двенадцать часов в сутки?

– Этот вопрос я по стеночке размажу!

– Что такое Будда?