даже не знал большинства их имен. Для них я был очередным подопытным кроликом, и каждую ночь меня запирали в клетке. И каждую ночь меня мучили кошмары; я стал спать с зажженным светом. Кошмарные сны, которых я никогда не мог запомнить, уходящие под утро и оставляющие в голове отголоски отчаянных криков. Ни Гоба, ни кто-нибудь другой не знали об этом. Пусть идут к черту, я бы с удовольствием снабдил их рекомендациями, но я перестану уважать себя, если обращусь к ним за помощью.

Наконец, однажды меня показали психологу по их собственной инициативе.

Никто не потрудился мне сообщить о цели этого визита. Единственное, что мне было известно, — меня собирались показать Зибелингу. Казалось, для него это стало еще большей неожиданностью, когда одна из сотрудниц привела меня к нему.

Зибелинг удивленно поднял брови, услышав, что к нему привели Кота. Он проводил ее долгим взглядом, после чего вновь посмотрел на меня. Я видел, какое он испытал изумление, когда, наконец, узнал меня. Я замер, пытаясь стряхнуть с себя неприятное ощущение и тот немой вопрос, который Зибелинг немедленно вонзил в мое сознание. Для меня было внове воспринимать чужие импульсы, к тому же у Зибелинга это получалось гораздо удачнее, чем у тех, кто со мной работал.

Мое замешательство внезапно прошло, я вновь остался один с разворошенными мыслями.

— Сядь, — сказал Зибелинг.

Я опустился на стул с парусиновым сиденьем, металлическая основа скрипнула, как старые кости. Зибелинг поморщился. Я откинулся на спинку стула, сиденье изогнулось подо мной, я осматривал помещение. Это была уже другая комната, с более высоким потолком, ее пронизывали наклонные полосы дневного света. Я попытался представить, какую форму имело здание. Комната, где я находился, походила на все остальные помещения, за исключением того, что сквозь стеклянный потолок можно было увидеть небо. Очевидно, Зибелинг временно использовал эту комнату. Я подумал о том, какое он занимает положение, и не относятся ли к нему так же, как он ко мне. Судя по одежде, между нами все-таки имелась разница. У него по-прежнему был стеклянный шар, правда, насколько я помнил, с другим изображением внутри.

— Я едва узнал тебя, — произнес Зибелинг. Это, по-видимому, было что-то вроде комплимента, но прозвучало совсем по-другому. Я пожал плечами. — Как твоя лодыжка?

— Все прошло. А в чем дело? Они сказали, что я ни на что не гожусь? — Я сжал руками металлические поручни стула.

— Кто они? — Он выглядел озадаченным.

— Да все эти докторишки. Они твердят мне, что вы меня выкинете отсюда, если я не буду работать лучше. Я делаю все, что могу. — Я подался вперед, сиденье подо мной заскрежетало.

— Не сомневаюсь в этом, — с полной уверенностью сказал Зибелинг; немного успокоившись, я вновь откинулся на спинку стула.

— Они говорят, что ты продвигаешься слишком медленно и не оправдываешь их ожиданий. Что у тебя есть очаги сопротивления, которые они не могут подавить. Именно поэтому тебя прислали ко мне.

— Почему? — Я почувствовал, что вновь напрягаюсь.

— Это часть исследований. Все добровольно согласившиеся в них участвовать сталкиваются с проблемами, ты не одинок. Сожалею, что не предупредил тебя, но у нас много добровольцев, и эксперимент только начался.

— Какое вам дело до моих проблем? Мне уже сказали ваши спецы, что мои трудности никого не волнуют. Вы притворяетесь, чтобы я лично вам кое-что высказал?

Он посмотрел на меня так, как будто я плюнул ему в лицо:

— Ты хочешь сказать, что до сих пор не понимаешь, чего мы от тебя добиваемся?

Я уставился в пол и на свои сандалии.

— Откуда мне знать? Я только и вижу что этих проклятых спецов. Они все похожи один на другого и ничего мне не говорят, вообще со мной не разговаривают. О Господи! Что же я должен понять — что меня бросили в тюрьму? Где же все остальные псионы, о которых мне твердят? Я ни разу их не видел, я схожу с ума оттого, что сижу здесь целую вечность!

— Ты находишься в нашем центре всего две недели. Ты увидишь всех остальных, когда будешь готов работать с нами. Ты — заключенный, но ты арестован не нами, а Объединенной Службой Безопасности. Пока я не удостоверюсь в том, что ты подходишь для эксперимента, ты останешься под их надзором. — Он глубоко вздохнул. — Я доктор Ардан Зибелинг. Я веду медицинские исследования и одновременно занимаюсь лечением эмоциональных отклонений и проблем поведения, относящихся к псионике. Частью этой работы является помощь всем добровольцам, в том числе и тебе. Моя главная задача — научить тебя управлять твоими способностями и вести нормальную жизнь. Я ответил на твой вопрос?

Я кивнул, не поднимая головы, желая поскорее уйти отсюда и недоумевая, почему, что бы я ни говорил ему, он воспринимает это как глупости и раздражается.

— Теперь поговорим о том, что тебе мешает. Гоба утверждает, что однажды ты испытал сильное потрясение, из-за которого не можешь использовать свой дар читать чужие мысли.

— Да, но он не сказал, что это было за потрясение.

— Ясно, что Гоба не может этого знать. Даже под гипнозом ты не прояснил для нас этот момент. Человеческий разум хранит массу загадок; память может сохраняться и полностью теряться, и тогда ты не можешь восстановить событие в сознательном состоянии. Но воспоминание остается в глубинах твоего подсознания, иногда всплывая и мучая тебя. Разум никогда не теряет записи о событии — он лишь иногда не может найти информацию.

Он посмотрел на стеклянный шар, положил на него ладони и закрыл глаза.

Когда он отвел руки, изображение в шаре поменялось. Я уже не слышал доктора и уставился на эту картину: во мне шевельнулось сомнение.

— Ты совершенно не помнишь, что произошло или могло произойти? Ты в состоянии сказать, когда ты первый раз читал чужие мысли?

Я мигнул, вновь посмотрел на него и покачал головой.

— С тех пор как ты здесь, не заметил ли ты, что началось нечто необычное? Удалось ли тебе что-то вспомнить, хоть что-нибудь? Может быть, во сне?

— Да, мне снятся ужасные сны…

— О чем? — Он подался вперед.

— Не помню.

Он вновь откинулся в кресле:

— Ну, уже кое-что. В основе сна должно быть что-то — установка, чувство…

— Старый город. Во сне я всегда там. — Его брови удивленно поднялись. Я пожал плечами. — Что же еще может мне сниться?

— Теперь закрой глаза и попытайся вспомнить, что ты чувствуешь при пробуждении.

Я попробовал, пытаясь вызвать эти ощущения.

— Страх, — прошептал я, потирая руками колени. — Чей-то крик…

— Что?

— Крики! — Я открыл глаза и уставился на Зибелинга.

— Чьи крики? Твои?

— Да. Н-нет! — Я вскочил со стула. — Я н-не хочу делать этого!

— Сядь, — почти ласково сказал он, я повиновался. — Ты сильно заикаешься?

— Я не заикаюсь! — воскликнул я и тут же понял, что только что заикался.

— Хорошо, — кивнул он, посмотрев вверх. — Попробуем по-другому. Сколько тебе лет?

Я вздохнул:

— Мне об этом известно столько же, сколько вам.

— Примерно ты должен знать — шестнадцать, семнадцать?

— Наверное.

— Ты всю жизнь провел в Старом городе?

— Да.

— Ты уверен? Ты мог попасть на Ардатею младенцем. Твоя семья…

— О какой семье вы говорите?