Частенько он выражал желание, чтобы приборы наконец испортились, избавив его от этих тягостных процедур.

Чтобы бороться с вредными последствиями вынужденной бездеятельности, которая была вызвана тем, что длительное время приходилось носить специальный комбинезон или датчики, Жан-Пьер в минуты относительной свободы разминал мускулы, совершая время от времени небольшие экскурсии или фотографируя подземный мир.

Эти вылазки таили в себе опасности и вызывали у меня некоторую тревогу. Я предпочел бы, чтобы Жан-Пьер спокойно сидел в своей палатке. Но как удержать в ней человека, которого лишили возможности двигаться в течение тысяч часов? Жан-Пьер был добровольцем, сохранял свободу личности, и я не мог воспрепятствовать его вылазкам.

В сущности, если и обошлось без несчастных случаев, то благодаря альпинистским навыкам, приобретенным Мерете за два года в высокогорной школе в Шамони. Его вылазки сопровождались несколькими падениями, но, к счастью, без серьезных последствий, благодаря системе автостраховки и техники безопасности, которыми он пользовался. Но когда мы узнавали об этих акробатических упражнениях, то начинали опасаться худшего.

В общем, уровень физической активности Жана-Пьера был невысоким. Будучи 'на привязи', он за пределами палатки мог сделать лишь несколько шагов (ненадолго отстегнувшись для этого), только когда ему нужно было посетить туалет или отнести к люку мочу для анализа.

Он не только карабкался по отвесным стенам, но и закрепил на уступе над палаткой 10-метровую лестницу и время от времени пользовался ею для фотографирования, которое также производилось в условиях по меньшей мере небезопасных. Насколько несложно под землей фотографировать других, настолько же трудно делать снимки с самого себя, да еще стремясь к тому, чтобы они были оригинальными.

Занятия фотографией были для Жана-Пьера отдыхом и своеобразной разрядкой. Благодаря этому мы располагаем фотодокументами о его образе жизни и времяпрепровождении.

Большую часть времени Мерете проводил в своей палатке. Но что может делать человек в полном одиночестве, на протяжении тысяч часов, более изолированный, чем уголовный преступник, в пустынном, мрачном, враждебном мире, где жизнь можно поддерживать лишь искусственным образом? Чем заполнить ему время, текущее крайне медленно, чтобы не впасть в отчаяние, вызванное одиночеством и отсутствием всяких социальных контактов? Ни телевизора, ни радиоприемника… Поневоле приходится заниматься самоанализом, созерцать себя как в зеркале.

Да, Мерете должен был вынести пытку одиночеством, преодолев чувство тоски, никчемности всего, мало-помалу подтачивающее самый здравый ум. Под землей весь небогатый комплекс движений повторяется вновь и вновь со все более раздражающей монотонностью. Не раз он бывал близок к депрессии, к отчаянию. Но хоть порой ему становилось невмоготу или смертельно надоедало играть роль ходячей лаборатории, он всегда находил мужество побороть эту минутную слабость.

Между тем как Антуан Сенни почти беспрерывно читал (четыре сотни книг за четыре месяца), чтобы отвлечься от печальных мыслей, не думать о своей участи и не томиться от мук одиночества, Мерете прочел за полгода только пять книг, в том числе 'Грека Зорбу' — дважды.

Но у него было другое средство коротать время: главным занятием было рисование — его конек с той поры, как он посещал в Париже курсы декоративного искусства. Вынужденный ограничить свою физическую деятельность, он целыми часами усердно делал зарисовки на юмористические сюжеты. Думая, что рисует два-три часа, он нередко просиживал за походным столиком по десять, двадцать и даже тридцать часов подряд. Сначала рисунки были плодом его фантазии; он отражал в них свои мечты и, может быть, тайные желания. Потом ему захотелось составить 'летопись' своей жизни в пещере, изобразив себя первобытным человеком. Эти юмористические рисунки косвенным образом способствовали удаче эксперимента, ибо Мерете затрачивал немало времени на их отделку.

Кроме того, он лепил из глины, писал довольно удачные акварели и вдобавок мог слушать музыку. Но так как магнитофонных лент у него было мало, он для разнообразия запускал их в обратном направлении, от конца к началу…

Несомненно, победа в борьбе с одиночеством была результатом того, что ему удалось создать в уме мир мечты, позволявший хотя бы на короткое время забывать о своем положении.

Мы видели, как проводились медико-биологические наблюдения над Жаном-Пьером Мерете: посредством электродов, подсоединенных кабелями к приборам, усиливающим и регистрирующим сигналы от сердца, мозга, органов дыхания. Этот способ наблюдений общепринят в современных больницах, в некоторых центрах реанимации, но предполагает стационарные установки, занимающие много места, и, кроме того, больной должен постоянно находиться 'на привязи'.

Счастливая встреча с двумя учеными из Коллеж де Франс, ставшими впоследствии моими друзьями — Дюма и Вержезаком, привела к полному перевороту во всей технологии моих дальнейших экспериментов 'вне времени' в пещерах. Вержезаку и Дюма удалось сконструировать миниатюрные электронные приборчики, устранившие те неприятные ощущения, с которыми пришлось столкнуться Жану-Пьеру Мерете.

Вес этих приборов не превышал двухсот граммов, а по габаритам они приближались к двум пачкам папирос. Средством передачи биологической информации был не кабель, а миниатюрные радиопередатчики и усилители, укрепленные на теле. Эта техника частично сродни той, которой пользуются сейчас астронавты на борту космического корабля. Она обеспечивает испытуемым полную свободу передвижения и предоставляет им наибольшие удобства.

Это техническое новшество, которое было применено лишь в последний день эксперимента Жана- Пьера Мерете, получило с тех пор широкое распространение в области практической медицины и биологии.

Без обычных ориентиров времени, какими являются день и ночь, фазы жизнедеятельности Мерете быстро сместились. Поскольку он просыпался и ложился спать ежедневно на два-три часа позже, периоды бодрствования и сна очень скоро перестали совпадать у него с земным ритмом. Часто, например, он пробуждался в 8 часов вечера, а засыпал в 11 часов утра.

Мы уже наблюдали это явление при моем эксперименте в 1962 году, а также при экспериментах Жози Лорес и Анту-ана Сенни в 1964–1965 годах. Но результаты, полученные Жаном-Пьером Мерете, были поразительны: они подтвердили, на сей раз с помощью электроэнцефалограмм, зарегистрированных во время сна, наличие у человека 48-часового ритма.

В течение первых десяти дней жизни под землей ритм у Мерете был равен примерно 25 часам (15 часов бодрствования и 10 часов сна), что почти соответствовало нормальному ритму. В течение следующего месяца его организм следовал ритму продолжительностью около 48 часов (34 часа бодрствования и 14 часов сна).