более уважаемом собеседнике г-не Аугенвайсе, потому что его собеседник — отставной почтмейстер Аугенвайс.

Но как же он очутился здесь?

Вернемся назад в квартиру астролога Пулле.

…Итак, в комнате астролога Пулле открылась дверь. Впрочем, этому предшествовал стук. Но появление постучавшегося следовало столь стремительно за стуком, что стук был пустой формальностью. В дверях астрологического кабинета возник розовощекий старик в мундире почтового ведомства.

— Свою тысячу марок я получил, — сказал астролог, представляя Аугенвайса. — Обо всем остальном спрашивайте его. Сюжеты отгадывает он. И черт меня возьми, если я знаю, как он это делает!

Не так уж жаль было Дорну тысячи марок, как было обидно, что он торговался не с тем. Вот почему несколько дней спустя Аугенвайс оказался в директорском кабинете Дорна.

— Я пригласил вас, чтобы узнать, соответствует ли действительности утверждение, — прокричал Дорн, — будто вы разгадываете сюжеты!

— Соответствует! — громко прокричал в ответ Аугенвайс.

— Как это вам удается? — прокричал Дорн.

— У меня есть система! — завопил Аугенвайс.

— Какая? — крикнул Дорн и, оглянувшись на двери, добавил: — Только, пожалуйста, потише. Я слышу хорошо.

— Логическая, — ответил Аугенвайс, — основанная на теории вероятностей, на некоторых формулах…

— Перестаньте говорить («чепуху» — хотел ответить Дорн, но на лету исправил фразу)… столь невероятные вещи. Системы не может быть ни в рулетке, ни в игре на бегах, ни в отгадывании сюжетов фирмы «Цербер».

— Тем не менее она есть, — кротко сказал Аугенвайс. — Не угодно ли убедиться? — Он предъявил почтовые квитанции на заказные письма, посланные из разных городов. — Можете проверить, — сказал он, — это квитанции именно на те письма, которые содержали отгадки. Их послали мои друзья, которым я высказал свое предположение, заметьте, всего лишь предположение, как развернется ход сюжета. Впрочем, еще лучше будет, если вы назовете мне две-три текущие серии, и я предскажу вам дальнейшее развитие действия.

Вот почему замерло все издательство. Г-н Дорн в кабинете за закрытой дверью пересказывает сюжеты, а г-н Аугенвайс сообщает их продолжение.

— Роман «Рука на экране», — говорит Дорн, заглядывая в шпаргалку, потому что он не может помнить сюжеты всех публикуемых романов наизусть. — «И тогда детектив Смит убеждается, что все улики указывают на любимца публики молодого киноактера Гарри Джонса…».

— Достаточно, — перебивает его Аугенвайс. — На первой странице романа, между прочим, говорилось о том, что в фильме будут опасные трюковые кадры и знаменитых актеров на съемках, будут подменять дубли. Там шло длинное, описание комнат, в которых толпятся молодые люди, подменяющие знаменитостей в опасные моменты, а в придаточном предложении поминался бывший акробат, которому предстоит совершить в фильме головокружительный прыжок. Так вот, он-то, пользуясь своим сходством с известным киноактером, а также своей акробатической смелостью, и совершил преступление. Промежуточные звенья я опускаю. Ну как?

Дорн нажал кнопку.

— Принесите мне содовой воды, — сказал он секретарю и охрипшим голосом продолжал: — «Роза и решетка». Девушка, отданная на воспитание в пансион католического монастыря…

— Достаточно, — перебил его Аугенвайс. — Она не девушка. Она переодетый юноша, проникший в пансион монастыря, ибо в его стенах находится…

Дорн нажал кнопку снова.

— И виски, — добавил он слабым голосом.

— Существует превратное убеждение, — сказал Абердох, — что память может от перенапряжения ослабнуть. Уверяю вас, это не так. Напротив, память можно тренировать, как тренируют мускулы. Сегодня вы вспоминаете полстраницы, завтра — страницу, через неделю — главу…

— Понимаю, — сказал его случайный собеседник, с которым они вместе попивали пиво. (С некоторых пор доктор наук пристрастился к этому занятию.) — Это как человек, который в юности начал поднимать маленького теленка, поднимал его каждый день и так поднаторел, что потом действительно таскал на руках взрослого быка. Помнится, что-то такое я читал в книжке.

— Вот именно, быка! — сказал Абердох. — Когда-то я запоминал страницы, потом главы, теперь я запоминаю почти наизусть целые книги. Ах, друг мой, — сказал он, — трудность состоит не в том, чтобы вспомнить, а в том, чтобы забыть. Почему я сижу с вами? Я не хочу сказать ничего плохого о вас, но почему я сижу с вами и пью пиво, которого я терпеть не могу, и почему потом я, наверно, даже выпью водки? Только для того, чтобы постараться забыть то, что переполняет мою голову. Кражи, убийства, похищения! Страшные преступления, совершенные среди темной ночи и белого дня.

— Нелегко жить с такой отягощенной совестью, — сказал собеседник, отодвинувшись от Абердоха.

— При чем здесь совесть? А, понимаю! Вы решили, что меня угнетают совершенные мною преступления? Нет. Преступления совершены другими.

— И вы посвящены в них?

— По долгу профессии, — ответил Абердох. — Только по долгу профессии.

— Ну, мне пора, — сказал собеседник и, стремительно направляясь к двери, добавил: — Было очень приятно познакомиться.

Звякнули ключи, щелкнул замок, заскрипела, открываясь, тяжелая дверь, и г-н Хохдрук очутился в кромешной тьме. Сердце его сильно билось, может быть, первый раз в жизни.

«Не будь я Хохдруком, если не доведу этого до конца, — повторял он мысленно. — Я иду по верному следу. Если все обстоит так, как утверждает Земиколон, то в папке переписки должно найтись письмо с разгадкой. Значит, нужно только извлечь это письмо. Извлечь и сличить!.. Сличить и вернуть!.. До чего же здесь темно!..»