Он почти бегом кинулся к усадьбе, рывком распахнул дверь, нервно отбросил меховой полог прохода. Пламя в открытом очаге сразу заметалось. В полумраке дома пахло кислым молоком и дымом. Дебелая нянька уже уложила ребенка и о чем-то болтала с попивающим мед аббатом Дрого. Остальные люди принца тоже еще сидели за столом, оглянулись на принца, но он словно не видел их. Перешагивая через разлегшихся на полу собак, кинулся к лестнице. Мельком увидел хромого управляющего, укладывавшегося спать на лежанке с женой и дочерью. Ему и в голову не пришло, что стоит дождаться, пока все улягутся. Он сгорал от желания быть там… с ней.

Эмма стояла у огня, расплетая косы. Гизельберт замер – такой легкой, яркой, словно золотистой показалась она ему. Жена его старого отца. Сколько ей лет – двадцать, двадцать пять? И, спотыкаясь о меховые коврики, он шагнул к ней, протянул руки, обнял.

– Я не отдам тебя никому! Ты будешь только моя…

Эмма почти не понимала, что он говорит. Но его тихий срывающийся шепот окутал ее волной тепла, и все остатки сомнений рассеялись. Гизельберт был невысок, почти одного роста с Эммой, но сила его рук, его несдерживаемая страсть, жадность, с которой он привлек ее к себе, заставили почувствовать себя слабой и покорной ему. Она была пленницей одиночества, и вот пришел освободитель, и Эмма глядела на него как зачарованная, пока глаза ее счастливо не закрылись и она не доверилась его рукам, не думая больше ни о чем.

От бесконечных жгучих поцелуев губы Эммы стали красными и припухшими, а Гизельберт продолжал целовать ее – глаза, щеки, лоб, подбородок. Легонько покусывая ее мочку уха, он заставил ее застонать и сам застонал, легко поднял ее, отнес на ложе, медленно опустил, не отрывая от нее губ. Потом лег рядом, едва касаясь ее груди своей грудью и продолжая осыпать поцелуями.

Да, в любовных играх этот мальчик был не новичок, она поняла это, когда заметила, что на ней совсем не осталось одежды. И тотчас сама судорожно стала стягивать с него тунику. Она так хотела касаться его, быть к нему ближе, еще ближе… Ничего и никто теперь не сможет помешать им. Ведь он приехал сюда из- за нее, приехал к ней… Это была ее последняя мысль, а потом остался лишь он, его лихорадочные поцелуи, ненасытные ласки, тяжесть его тела, и, наконец, пришло то невероятное блаженство, которого она была лишена так долго, когда весь мир расплылся и лишь глубоко в ней нарастала теплая волна, и ее понесло куда-то ввысь, пока она не вскрикнула, не в силах сдержать себя в блеске этого ослепительного наслаждения.

Приподнявшись на локтях, Гизельберт пораженно разглядывал женщину, которая медленно приходила в себя. Ее разметавшиеся огненные волосы, влажные губы, полузакрытые глаза. Он видел кожу ее шеи, нежные полушария груди со шрамом… У него еще никогда не было женщин со шрамом. Такой изъян на столь совершенном теле. И это опять возбудило его, черт возьми – он вновь хотел ее. Неудивительно, что даже его старого отца смогла воспламенить эта женщина. И он вновь набросился на нее, почти грубо, даже не обратил внимание на ее легкий протест, однако не останавливался, пока ее дыхание вновь не стало сбиваться, и он опять наблюдал за ней, упиваясь зрелищем, чувствуя, как она, словно помимо воли, отвечает на толчки его тела, и ощущая удовольствие от ее полной покорности, от готовности принадлежать ему безраздельно. И он не смог сдержать ликующего крика и сильно укусил ее в губы, рыча и задыхаясь одновременно.

Эмма только потом ощутила боль, словно с недоумением провела пальцами по губам. Он смотрел на нее, смотрел странным напряженным взглядом, и она улыбнулась ему, все еще чувствуя привкус крови. Однако ее тело было словно сломлено блаженной усталостью, она не хотела возмущаться, она была благодарна ему за доставленное удовольствие. Поэтому ощутила себя неуютно, когда он отодвинулся, сел.

– Мой принц… – Она ласково провела кончиками пальцев по его спине. Так и не поняла, отчего он так глубоко и протяжно вздохнул и почему-то отстранил ее руку.

– Тебе было хорошо со мной?

Он как-то странно поглядел на нее через плечо. Теперь, когда прошел порыв страсти, он видел все иначе. Он даже стал все воспринимать по-другому. Но невольное волнение в ее глазах словно задело что-то в его душе, и он опять ощутил предательскую нежность. Проклятье, он не может быть слабым. Он всегда должен помнить, что привело его к ней. И Гизельберт засмеялся сухим, нервным смехом.

– Эмма, ты любишь меня?

Она чуть нахмурилась, и ее медлительность рассердила его.

– Ты любишь меня?

– Не знаю, мой принц. Но мне кажется, я смогу полюбить тебя.

Она заставила себя улыбнуться, но теперь он был серьезен.

– Тогда могла бы ты сделать для меня кое-что?

Кое-что? Что же он еще от нее хочет? Она пожала плечами, все так же улыбаясь и не сводя с него глаз.

Гизельберт встал и стал торопливо одеваться. Она смотрела на него с легким удивлением.

– Ты уже уходишь? Разве не останешься со мной?

Он как раз надевал через голову тунику. На миг замер. Потом резко натянул ее. Еще взлохмаченный, улыбающийся, глядел на нее.

– А ты бы хотела, чтобы я остался?

– Да. О да. Иди ко мне.

Но он проигнорировал ее протянутые руки. Резко встал. Вышел.

Она все еще ничего не понимала, когда услышала, что он возвращается. Но не один. Она торопливо набросила на себя одеяло.

Зачем он привел их сюда? Всех. Они глядели на нее так, что она испугалась.

– Гизельберт?

Он, улыбаясь, сел на край ложа.

– Ты прекрасная возлюбленная, рыжая Эмма. Но эти люди – мои ближайшие подданные, и у нас принято делиться всем. Даже женщинами. Поэтому я попрошу тебя оказать те же милости, что ты оказывала мне, и этим людям.

Эмме показалось, что она сходит с ума. Глядела на них, еще не в силах поверить, что это не страшный сон. Перевела взгляд на принца.

– Гизельберт?

И замерла, увидев жгучую печаль в его потемневших глазах. Почти боль.

– Я обещал им тебя, Эмма. И не могу нарушить слова.

Она пыталась вздохнуть, но дыхание давалось словно с трудом. А потом появилось ощущение, будто что-то треснуло в груди. Она поняла… поняла, что опять попала в ловушку. Тяжело подняв веки, взглянула на Гизельберта. И он едва не пошатнулся от безграничного презрения в этом взгляде. Но заставил себя сдержаться, продолжая глядеть на нее с решительным спокойствием господина. Пока не сдавило грудь, и он отвернулся.

Его люди стояли рядом. Их глаза горели, слышалось тяжелое дыхание. Аббат Дрого первый шагнул вперед, навалился коленом на кровать так, что она скрипнула.

– Какой ягненочек! – И тут же отшатнулся. – Чертово семя! Да у нее нож!

Это был нож Гизельберта, с его пояса, которым он не успел опоясаться. Но держала его Эмма так, что сразу было видно: она не побоится пустить его в ход. Глаза ее сузились, ноздри трепетали. Забившись в изголовье кровати и даже не обращая внимания на свою наготу, она заслонилась ножом и, едва Гизельберт попытался схватить ее, резко взмахнула, резанув принца по запястью.

– Проклятая сука! – выругался он, слизывая кровь.

Она глядела на них с затравленной решимостью.

– Вас семеро, но, клянусь небом, вам трудно будет справиться со мной, и я буду отбиваться, пока смогу, буду кричать, пока не всполошу всю округу. И смею заверить – здесь найдутся люди, которые придут мне на помощь.

Они переглянулись. Могло быть и так, как она говорит. Но могло быть и иначе. Однако стоило ли рисковать?

– Отдай нож, Эмма, – спокойно произнес Гизельберт, и в его голосе прозвучали властные нотки его