взволновало, хотя он почувствовал, что не такой уж и старик, раз произвел новое потомство. А Эврар глядел на него так, словно только и ждал приказа привезти рыжую Эмму и ее дочь. Дочь… Если бы у этой девки был сын, тогда бы он подумал. Дочь же тогда его не устраивала. Зато теперь, кажется, это был наилучший способ поквитаться за все с непокорным Гизельбертом.

– Адель, – вдруг произнес он, скривив рот и вновь пуская слюну. – Мне сказали, что Эмма дала ей имя Адель.

Он сам удивился, что вспомнил это. Но вот куда он велел услать жену и дочь, решительно не мог припомнить.

– Надо спросить об этом Эврара, – задумчиво пробормотал он.

Ратбод нахмурился. Нет, решительно этот полупарализованный старик совсем не похож на того Ренье с жизненной волей и быстрой памятью, которого он знал.

– Мессир, вы забываете, что палатина Эврара давно нет в вашем окружении.

Ренье кивнул. Да, именно так. Но вспомнил об этом как о чем-то незначительном. И тем не менее Ратбод стал настаивать, чтобы Ренье припомнил, где может быть Меченый. Тщетно. Ренье, столь прекрасно знавший свои земли и каждого, кто владел ими, решительно не мог пояснить, куда мог деваться его мелит. Разве что… Ратбод весь так и напрягся от напряжения. Разве что у него оставался небольшой рудник где-то в Арденнском лесу.

Ратбод уныло поглядел вдаль. Намюр называли «воротами в Арденны». Он располагался как раз на границе, где низменности Северной Лотарингии переходят к отрогам Арденнского плоскогорья. Арденнский лес! Он тянется едва ли не от Парижа и Суассона до берегов Рейна. Самый большой лес Европы. И найти в нем изгнанного солдата Эврара, единственного, кто мог сообщить о местопребывании дочери Ренье, было фактически невозможно. Ратбод на какой-то миг подумал о побочных детях герцога. Их было довольно много, но не от благородных женщин.

Ренье никогда не интересовался своими бастардами, да и рядом с законнорожденным Гизельбертом они не представляли особой ценности. Как и рядом с дочерью от законного брака с племянницей Каролинга. Карл Простоватый теперь, безусловно, поддержал бы ее права, особенно когда маленькой Адели мог противостоять лишь мятежный Гизельберт.

Хотя Гизельберт – хитрый плут, он может окрутить и Карла, поклявшись в своей верности, как уже сделал это, чтобы получить грамоту на владение Мецем. Для этого не побрезговал залезть в постель чувствительного к красивым мальчикам Карла. И тот, вопреки воле Ренье, отдал ему город. И был столь очарован Гизельбертом, что даже когда узнал, что тот ездил на коронацию Генриха Птицелова, не желал в это верить. Но факт есть факт. Гизельберт тонко и умело сумел заручиться поддержкой двух королей – саксонского Генриха и Карла Каролинга.

Возможно, в этом был свой расчет, но для Ратбода, столь долго поддерживающего Ренье против его сына, приход Гизельберта к власти мог означать одно – крах, лишение всего, даже жизни. Поэтому он решил во что бы то ни стало разыскать вторую жену Ренье с дочерью, заручиться поддержкой графа Верденского и добиться официального назначения дочери Ренье наследницей.

И Ратбод не медлил. Пока Ренье отходил после постигшего его удара, он разослал людей по всем землям Лотарингии, по всем городам, аббатствам с целью найти следы исчезнувшей герцогини. Послал людей и во Францию ко дворам Карла и Роберта Парижского, предварительно договорившись об их официальном признании Эммы как франкской принцессы и родственницы сиих вельможных особ. Ее кругом искали, и стоило бы ей только появиться… Но ее не было.

Ратбод даже засылал людей в Нормандию. Вести оттуда удивили его. Оказывается, не только в Лотарингии хотели найти пропавшую дочь Эда. Герцог Нормандский Роллон также разыскивал ее. Рикуин поинтересовался причинами этого. Ведь Роллон долгое время спокойно уживался со своей христианской женой, принцессой Гизеллой. Но на деле все оказалось не так уж и хорошо. Да, Гизелла жила в роскоши и в почете в руанском дворце, однако Роллон был к ней безразличен. Она тихо существовала в закрытых покоях, проводя время в постах и молитвах.

Роллон почти не посещал ее, и лишь когда на торжественных приемах или молебнах присутствие герцогини было необходимо, она появлялась из тиши дворцовых покоев, робкая, стеснительная, несчастная от того, что оказывалась на виду у всех. Мужа она явно боялась, хотя никто не мог припомнить, чтобы он был груб или непочтителен с ней.

Пока не разразился скандал. Дело в том, что ее отец Карл то и дело посылал к Гизелле небольшие посольства. Внешне это выглядело совсем невинно, однако вскоре Роллон стал замечать, что «гости» его супруги шныряют повсюду, что-то выведывают, а потом надолго закрываются в покоях герцогини. Тогда он приставил к жене соглядатаев, и те выявили, что Гизелла, по сути, покровительствовала шпионам короля Карла. Их поймали с неопровержимыми доказательствами и тут же отправили в пыточную камеру, где те на дыбе признались, что следили за Роллоном, узнавали его планы, даже воровали чертежи строящихся на границе крепостей.

Участь этих двоих была предрешена. Их предали жестокой казни, причем Роллон заставил присутствовать при этом Гизеллу, после чего сослал ее в отдаленный монастырь. Карл Простоватый, поняв, что пойман с поличным, даже не решился вступиться за дочь, а единственный человек, который бы мог постоять за герцогиню, епископ Франкон, к тому времени уже умер. Новый же глава Руанской епархии, некий Гунхард, не имел в глазах правителя той силы, чтобы прислушаться к его мнению, и несчастная Гизелла осталась в монастыре.

Правда, ненадолго. Потрясение, которое она пережила, оказалось для слабой принцессы не по силам, и она умерла менее чем через полгода после ссылки. Роллон не тосковал о ней. К его услугам всегда было много красивых женщин Нормандии, и он поначалу развлекался с ними, пока вдруг не затосковал, не услал всех и не занялся поисками Птички из Байе. Наверняка его люди тоже разыскивают ее в Лотарингии, и чем скорее он, Ратбод, ее найдет, тем лучше. Ему бы не хотелось, чтобы Роллон перешел им дорогу. Ведь хоть он и крещен, но в душе-то еще слишком варвар, чтобы не побояться увезти у Ренье законную супругу. Ведь в конце концов она мать его наследника Гийома. И к тому же она что-то значит для Роллона, раз он не забыл ее за столько лет.

Итак, Ратбод, сговорившись с Рикуином Верденским, был занят поисками жены герцога, а заодно и управлением Лотарингией, ибо Ренье хотя и начал поправляться, но все еще нуждался в покое, да и лекари утверждали, что слабое сердце Ренье после пережитого удара вряд ли еще долго будет биться. И Ратбоду следовало поторопиться.

А Ренье в связи с болезнью стал необычайно религиозен. Он с охотой принимал отшельников, беседовал со священнослужителями Лотарингии, вникал в суть Клюнийской реформы, а главное, он отписывал церквам и монастырям огромные богатства, словно стремился исправиться за то пренебрежение к церкви и религии, какое проявлял, пока не почувствовал себя таким же смертным, как последний из его колонов, которому рано или поздно придется предстать перед лицом Творца.

Писцы еле успевали точить перья, пока он диктовал: золотую фибулу с крупным рубином он жертвовал обители святого Августина в Намюре; собору в Трире – чашу, усыпанную аметистами и бирюзой; церкви святой Одилы в Страсбурге – золотой крест в фут длиной с алмазной россыпью. Немало было дарено и земельных владений, которые герцог отписывал монастырям, дабы их братии денно и нощно замаливали грехи герцога. Но особой милостью Ренье одарил собор святого Юлиана в Стене, где покоился прах так неожиданно всплывшей в его памяти первой любви. Герцог, узнав, что собор в плохом состоянии, требовал его немедленной реставрации и все твердил, что непременно отправится туда, едва почувствует силы.

Однако первую свою поездку он совершил в Мец к Гизельберту. Это произошло после того, как его навестил Рикуин Верденский с сыном. При виде этого малыша Ренье вдруг странно расчувствовался, стал сожалеть, что даже не может вспомнить Гизельберта в этом возрасте, а потом вдруг разозлился, велел всем выйти и долго сидел в одиночестве, в пустом темном покое.

На другой день он неожиданно велел собираться в Мец.

– Все пропало, Рикуин, – сокрушался канцлер. – Он затосковал по этому щенку. Стал щепетилен и чувствителен, как никогда в жизни. Боже всемогущий, что будет, если они встретятся!..

Но спокойный граф Верденский даже бровью не повел.

– Вы напрасно сокрушаетесь, ваше преосвященство. Наш герцог стал сентиментален и хочет в последний раз попытаться примириться с Гизельбертом. Однако в отличие от него Гизельберт отнюдь не