последний раз, угас. Она осталась в темноте, но видела. В мертвенном зеленом сумраке подземелья видела, что ни Видегунда, ни Седулия нет на поверхности. Где-то забулькала вода, но она не могла понять, где. Плавала, пока не заледенела совсем. И тогда ее обуял страх. Она торопливо поплыла назад к карнизу, ей было страшно, она торопилась взобраться на него, но оскальзывалась, цепляясь за мокрые выступы. Ей все же удалось ухватиться за камень, когда сзади раздался плеск.

Она оглянулась. Видегунд, тяжело дыша, держался на воде, глядя в ее сторону. Седулия нигде не было видно. Лицо же убийцы, освещенное откуда-то возникшим неровным светом, бледное, с прилипшими к лицу прядями, было повернуто к ней. И было ужасно. Эмма и вообразить не могла, сколь ужасными могут быть эти идеальные черты.

Он медленно поплыл к ней. Глядел на нее странным, нечеловеческим взглядом. Она ни на миг не сомневалась, что он сейчас убьет ее. Хотела кричать, но не издавала ни звука. Огонь светил все ярче, она видела его блики на воде, и ей казалось, что адово пламя освещает плывущего к ней демона.

А потом что-то случилось. Какое-то движение, блики на воде заметались, отбрасывая отблески на мрак подземелья. И Эмма увидела, как что-то мелькнуло в воздухе, врезалось в лоб Видегунда. Двойной топор- франческа. И, как от толчка, тело безумца откинулось назад и какое-то время еще судорожно дергалось, разбрызгивая воду, а потом медленно и плавно исчезло в ее глубине. Пошли круги, и вода стала успокаиваться, искрясь бликами огня.

– Такой топор пришлось потерять – чертово семя! – услышала она над собой знакомый голос.

Эмма медленно повернулась. Эврар.

Он склонился к ней. Его большой факел трещал и чадил в сыром воздухе подземелья. Мелит протянул к ней руку.

– Ну же, хватайся.

Он вытащил ее, и она припала к его плечу. Дрожала в мокрой одежде. И еще от неожиданной слабости после пережитого. Твердила:

– Эврар… Меченый…

– Ишь. Узнала. Ну, ну, не реви. Холодная, как лягушка. Идем.

Эмма не сразу обратила внимание, как изменился Эврар Меченый. После пережитого ужаса она брела за ним как во сне. Свет солнца ослепил ее. Она словно не сразу смогла видеть хижины на склонах долины, водяную мельницу, серое строение монастыря за бревнами частокола. По тропе, вдоль ручья, к ним спешили люди, окружили. Кто-то набросил ей на плечи теплое покрывало.

Свет, солнце, люди, голоса. Слезы застилали ей глаза.

А потом было чудо. Маленькая Герлок, которую спустила с рук заплаканная Мумма и которая бежала к матери, протягивая ручонки. Эмма схватила дочь. Покрывала бесчисленными поцелуями.

В аббатстве она все еще не могла прийти в себя. Забившись в угол, всхлипывала, зарываясь лицом в рыжие кудряшки дочери, словно ища поддержки в этом крошечном тельце, в маленьких ручках, обнимавших ее.

Она была вся мокрая, и вышитое платьице девочки тоже пропиталось влагой. Но обычно чувствительная к таким неудобствам, Герлок на этот раз не выказывала недовольства. Серьезно глядела на мать, вытирая маленькой ладошкой ее слезы.

– Не плац. Я тебя любу. Где ты была? Я тебя любу, мне без мамы было плохо.

И клала ей на плечо головку.

Эмме пришлось взять себя в руки.

– Мумма, дай мне во что ее переодеть.

Мумма сама ревела как белуга.

– О, госпожа! – Она открыла сундучок, помогла Эмме раздеть девочку. – Ох, госпожа! А ведь и Бруно… Мой Бруно. Спаси и сохрани нас Пречистая Дева от такого! Видегунд – оборотень, надо же! Да смилуются над нами святой Губерт и все святые угодники!

Эмма не интересовалась, откуда ей уже все известно. Наверное, от Эврара.

Пришел брат Иммон, принес ей успокаивающий отвар из трав. Когда Мумма наконец унесла Герлок, поведал, как все было. Оказывается, Эммы не было около двух суток. Бруно нашли, а ее нет. А ведь многие слышали ее крик. Решили, что оборотень утащил ее, и уже собрались отслужить по ней заупокойную мессу, когда заметили, что нет и настоятеля. А ведь еще недавно его видели беседующим в исповедальне с Видегундом.

Толстяк бережно укрыл Эмму. Сидел рядом, уронив руки на натянутую коленями рясу.

– Знаете, что я тогда подумал? – Он словно боялся поглядеть ей в глаза. – Я подумал, что вы были в чем-то правы. Особенно когда господин Эврар, вернувшись из леса после поиска, велел перевернуть все вверх дном, только бы найти настоятеля. А потом мальчишки из селения сказали, что видели, как преподобный Седулий вместе с Видегундом уплыли на лодке под гору.

Он укоризненно качал выбритой макушкой.

– Ай-яй-яй. Видегунд… Этот тихоня. И вырос-то буквально у нас на глазах. Ну, чудной был, ну, дурачок. Но чтоб такое!.. А ведь Эврар-то сразу его заподозрил. Может, потому, что тогда, когда все были напуганы и взбудоражены происшедшим, один Видегунд держался спокойно. И даже отказался помочь господину Эврару в поисках по лесу. А ведь все знали, как он к вам привязан. И вот он и Седулий… Тьфу!

– Седулий был его отцом, – бесцветно произнесла Эмма. Нервное напряжение сменилось апатией. Ей хотелось спать. И все же она прервала начавшего возмущаться Иммона. – Седулий хотел помочь мне, он пытался защитить меня. А Видегунд утопил его.

Иммон еще не окончил читать молитву, как она уже погрузилась в сон. Проспала почти сутки. Но едва очнулась, как ее тут же захлестнули заботы.

Раньше она не особенно и задумывалась, сколь силен ее авторитет в Арденнах. Теперь же, когда не стало двоих главных людей в долинах – настоятеля Седулия и старосты Бруно, – все именно у нее спрашивали соизволения и совета, не давали ей ни минуты покоя. Монахи интересовались ее мнением – достоин ли будет брат Маурин занять пост, который так долго занимал Седулий? Тело прежнего настоятеля выловили из воды и вот теперь не знают, где его похоронить – в крипте или на сельском кладбище. Он-то, конечно, человек уважаемый, но после того, как открылась его связь с оборотнем, достоин ли он, чтобы его хоронили с почетом? А работы на руднике? Там ведь всем заправлял Бруно, и как она считает, кто может занять его место? К тому же скоро придется везти руду на продажу. Седулий ранее вел учет всех прибылей и составлял план закупок. Не возьмет ли она теперь эту обязанность на себя?

Короче, дела заняли у нее все первое время, и суета отвлекла ее от мрачных мыслей. Ей приходилось распределять обязанности, отдавать распоряжения, натаскивать, объяснять, поучать. Раньше бы Эмма Птичка гордилась собственной значимостью, но сейчас бремя навалившихся на нее забот словно придавило ее. Не было даже времени побыть с Герлок. А ведь еще надо было следить за хозяйством в Белом Колодце. Но ведь там господин Эврар – объясняли ей. Эмма в первый миг даже удивилась, узнав, что Меченый не спешит уезжать.

Эмма надеялась, что Меченый поможет ей управляться с хозяйством, однако ей сообщили, что все, что сделал господин Эврар, – это, когда из-под горы вынесли тело Видегунда, велел проткнуть его, как оборотня, осиновым колом и закопать как можно дальше в лесу. После этого Эврар сник, сидит все время в усадьбе, рычит, когда кто-то к нему обращается.

С Меченым Эмма встретилась лишь через неделю, когда вместе с Герлок прибыла в усадьбу. Герлок тут же сползла с седла перед матерью, прошла через двор и стала с застенчивым любопытством разглядывать незнакомого человека. Эмма же осталась сидеть на лошади, не сводила глаз с мелита. Святая кровь, как он изменился! Раньше это был не первой молодости воин, но еще крепкий, с молодецкой ловкостью в движениях, с мрачным, но живым и горящим взором. Теперь перед ней сидел старик. Глаза под мохнатыми бровями казались отрешенными, равнодушными. Сидел он, ссутулясь, уронив на колени большие руки с набрякшими венами. Былого щегольства придворного нет и в помине – серая туника истрепалась, поверх нее наброшена кожаная безрукавка, потертая, выцветшая, с продранными петлями. Узкие кожаные штаны лопнули на одном колене. А волосы… Раньше черные как вороно крыло, они как пеплом были присыпаны сединой, а длинные вислые усы совсем поседели и теперь сливались с жесткой белесой щетиной на небритых щеках.