ей дышится труднее, чем там, где она жила ранее… на зеленых просторах Нормандии…

Ее отвлек шум. Бальдерик боролся с сестрами, отнимая у них мяч. И тут Рустика (еще недавно замуж собиралась, а сейчас резвится, как ребенок) вдруг изловчилась и выбила его у брата. Мяч перелетел через двор и подкатился к самым ногам Эммы. Она стряхнула оцепенение. Ей надо отвлечься, размяться. И, схватив мяч, она кинулась прочь от подбежавшего Бальдерика. Ловко увертываясь от его цепких рук, Эмма, прижимая к себе мяч, пробежала по галерее и, заскочив на лесенку, ведущую в башню со складом шерсти, дразнила Бальдерика, показывая игрушку. Сестры висли на нем, визжа и хохоча, не пуская к Эмме. Но он все же вырвался и кинулся за ней. Смеясь, Эмма взбежала по лесенке и стала прятаться от него за тюками с шерстью, убегала. Но паренек все же умудрился подцепить ее ногу своей, и она с визгом плюхнулась на сваленную шерсть. Мяч откатился, но они продолжали дурачиться, кидаясь шерстью, пока Бальдерик не навалился на нее.

Сестры тоже вбежали в помещение, хохотали, глядя, как их брат борется с госпожой. И в этой борьбе Эмма не сразу заметила, как смех замер на устах Бальдерика, а рука вдруг оказалась у нее за пазухой. Она даже оцепенела на миг. Бальдерик – игривый, беспечный ребенок, который повзрослел у нее на глазах! Она даже не поверила себе в первый миг. Просто глядела в его покрасневшее лицо, видела, какими сосредоточенными стали его глаза, а рука… он медленно и дрожа шарил по ее груди.

Рассердившись, она стала вырываться, но сверху навалились еще и девочки, ничего не понимающие и весело смеявшиеся.

– Ах ты паскудник! – разозлилась Эмма и, освободив руку, отвесила Бальдерику звонкую пощечину.

Новый взрыв смеха. А Бальдерик вдруг с неожиданной силой заломил ее руку в сторону, склонился головой к вырезу ее платья. И тут же отлетел, отброшенный рукой Бруно. В следующий миг староста уже тряс его как липку, так, что голова паренька моталась из стороны в сторону.

Теперь Эмма даже испугалась.

– Бруно, прекрати!

Она почти повисла на нем. Девочки визжали теперь испуганно. А Бальдерик, вскочив и едва не сбив стоявшего на пороге Видегунда, кинулся прочь.

– Бруно, ты не должен был… я сама виновата.

Бруно, тяжело дыша, глядел на нее, и Эмма, отвернувшись, стала стягивать на груди распустившуюся шнуровку. Увидела искаженное лицо Видегунда. Похоже, он был в таком же гневе, что и Бруно. Резко отшвырнул резец, ушел. И в кои-то веки староста оказался солидарен с ним. Тоже направился к выходу, прорычав:

– Встречу щенка, сверну шею.

Ребяческая забава могла обернуться трагедией. Эмма заволновалась за Бальдерика. Мальчишка обозлил обоих ее поклонников. Эмма сама была сердита, но недолго. По сути, она сама спровоцировала юношу. Он ведь уже взрослый, и такой еще мальчик! Ребячливый, шаловливый и такой сильный!

– Его пора женить! – только и сказала она извинявшимся за сына Вазо и Ренуле.

Те согласно закивали. Были удручены. Зато Мумма тихо смеялась, нянчась с расстроенной, еще не понимая чем, Герлок. Через какое-то время сказала Эмме:

– Зря вы Бальдерика за ребенка считаете. Он уже мужчина, и, должна признаться, еще какой мужчина!

И она так сладострастно огладила свои бедра и грудь, что Эмма отвернулась, покраснев.

Когда к ночи Бальдерик не вернулся, Эмма начала волноваться. И не только она. Вазо нервничал, а Ренула то и дело выходила к воротам. Конечно, бывали случаи, когда Бальдерик не приходил ночевать, однако после происшедшего оба родителя заволновались. Эмме тоже было неспокойно. Особенно, когда один из работников с рудника сообщил, что Бруно как ушел, так больше и не возвращался. Эмма даже послала Обрею узнать, дома ли он. Нет, не возвращался.

Эмма возилась с капризничавшей Герлок, уложила ее спать. Когда вышла во двор, увидела Вазо и Ренулу, шептавшихся в углу.

– Родители всегда волнуются, – вздохнула Ренула, уловив взгляд госпожи.

Эмма кивнула, но постаралась их утешить.

– Бальдерик просто испугался Бруно. Прячется где-нибудь.

Оба с охотой закивали головами.

На другой день Эмма сама отправилась на рудник спросить Бруно про Бальдерика.

– Что, волнуетесь за своего любимчика? – огрызнулся староста. Стоял в дыму печей огромный, страшный. – Да мне и дела нет, где он. А где я был? Вы что же, думаете, что я охотился за ним в лесу? Больно надо.

Показалось Эмме или нет, что он старается не глядеть ей в глаза.

Вернувшись, она застала в усадьбе Видегунда. Как ни в чем не бывало тот трудился над сводом галереи, придавая ее устоям вычурный вид изогнутых листьев. На Эмму глянул с улыбкой, спросил, правда ли, что сына хозяев до сих пор нет. Ничего, никуда не денется.

Но Бальдерик исчез. Проходил день за днем, но он так и не появился. Ренула выла в голос, Вазо ходил мрачнее тучи, а по селению опять поползли слухи об оборотне. Эмма не желала в это верить. Просто мальчишка прячется где-то. Однако на душе становилось скверно. Может, он сломал ногу или на него напал зверь? Или еще хуже – пал жертвой лесных людей? Не выдержав, она отправилась в аббатство, потребовала, чтобы Седулий организовал поиски. Тот согласно кивнул. Эмма невольно поразилась его виду. Казалось, настоятель словно тает на глазах – слабый, постаревший еще более и какой-то странный, нервный, избегающий глядеть людям в глаза.

Аббат выглядел таким обессиленным, что не мог заняться поисками. А потом вдруг свалился в горячке. Лекарь, брат Иммон, был так напуган состоянием настоятеля, что послал за Эммой. А Седулий метался в бреду, бормотал что-то на своем родном ирландском, а то вдруг начинал в полузабытьи читать молитвы, бил себя в грудь и кричал, что кара небесная не минет его, что такому грешнику самое место среди адского пламени.

Эмма вдруг испугалась собственных мыслей. Взглянула на укрывающего аббата брата Иммона. Тот тоже как-то странно поглядел на нее.

Они не обмолвились ни словом. Эмма заставила бессознательного настоятеля выпить успокоительное питье. Когда он уснул, вышла подышать свежим воздухом. От леса к аббатству возвращались монахи, разыскивавшие Бальдерика. Эмма подозвала брата Маурина. Тот отрицательно покачал головой.

– Третий день, а все без толку. Словно духи гор заманили паренька в свои пещеры.

Он сел подле Эммы, снял изорванную сандалию, стал связывать ремешки. Эмма поведала, что настоятелю не лучше. Маурин вздохнул.

– Бедный Седулий. И в самом деле, разве для его старых косточек шататься по всей округе, навещая этих одичавших смолокуров и углежогов?

Эмма спросила, как часто это происходит. Да частенько. Бывает, его по нескольку дней нет в монастыре. Не страшно ли ему в одиночку ездить так далеко? Нет, святой отец уверен, что его хранит Господь и святой Губерт. Тогда Эмма осторожно расспросила, когда Седулий последний раз отлучался из монастыря. Ответ ей совсем не понравился. Седулия не было почти неделю, и вернулся он как раз после того, как пропал Бальдерик.

Эмма вдруг заметила, как брат Иммон тайком подслушивает их беседу, спрятавшись за пристройкой дермитория. Но, видимо, поняв, что она его заметила, тут же ушел. Но когда через полчаса она возвращалась к аббату, он вдруг налетел на нее, сгреб с неожиданной силой за ворот, толкнул к стене. Его круглая добрая физиономия просто исказилась от гнева.

– Даже думать не смей! Слышишь – даже думать! – И он потряс у ее носа пухлым, но весьма внушительным кулаком. Но, разглядев, как она напугана, смягчился, даже глаза опустил с виноватым видом. Пробормотал: – Отец Седулий – святой. Другого такого праведника и не сыскать.

Она поглядела на его широкую удаляющуюся спину, но вздохнула едва ли не с облегчением. Конечно, эти люди лучше ее знают Седулия. Маурин вон ничего подозрительного не заметил в ее расспросах, добряк Иммон горой готов стоять за своего настоятеля. Конечно, она ошибается. Да, Седулий властолюбив, скуп; да, в его прошлом было нечто, что он не может вспоминать без содрогания, но он не убийца. И грех ей даже думать так о нем. Святой Седулий – и в обличье оборотня. Изнемогающий от хвори старик и зверь,