горячим, проникающим в поры паром. Она так любила разогревающее кровь горячее тепло и ощущение чистоты потом. Сейчас, когда она жила в грязи и дыму, то сама память о чистоте казалась блаженством. Ей так надоело чесаться и ловить блох в волосах!..

Следующий день начался как обычно: она глохла от стука молотков, визга пил, задыхалась от пыли, стараясь не обращать внимания на смачную ругань, какой сопровождались команды мастеровых, силившихся перекричать заходившихся истошным лаем псов. Ближе к полудню из аббатства прибыл брат Маурин, степенный, солидный монах, смуглый, как южанин, даром что в его жилах текла ирландская кровь. Седулий выделил его в помощь Эмме, так как Маурин слыл хорошим строителем и большинство построек в монастыре святого Губерта возводились по его чертежам.

Присутствие этого монаха сразу вносило какой-то порядок, его команды были точны, как приказы полководца. Эмме нравился этот незаурядный человек, чья цельность и талант были для нее огромной помощью. Маурин понимал ее желания с полуслова. Насыпав на влажной земле у частокола тонкий слой песка, он чертил на нем заостренной на конце палочкой. Он был хорошим художником: линии получались ровными, а прямые углы правильными. Он уточнял: здесь будет коптильня, у входа – чуланчик для сушения сырой одежды, чтобы избежать тяжелого воздуха в доме, сюда следует перенести скотные дворы. Он нарисовал общий план и вид сбоку. Эмма довольно кивала.

Смотритель Вазо, уже с луком, как всегда, старавшийся улизнуть на охоту, сейчас несколько задержался, чтобы с тоской послушать, какой непривычный беспорядок хочет внести в их жизнь эта неугомонная рыжая госпожа. Ворчал в бороду: чуланчик для просушки – эка несуразица; от спертого воздуха только теплее; построить в стороне свинарник – чем же плох ей, скажи, добрый воздух ходячих окороков. Еще и отхожее место строить!.. Ей лишь бы голову морочить. При желании всегда можно опорожниться за частоколом, а в ненастную погоду, чтобы не зябнуть лишний раз, можно облегчиться и у крыльца.

Сооружение бани просто разгневало его.

– Мыться даже зимой – слыханное ли дело! Летом, когда жарко – ну куда ни шло, можно поплескаться в ручье или даже понырять в лесной затоке. А зимой человек покрывается грязью, как зверь подшерстком, так только теплее.

Эмме он надоел. Она в упор поглядела на управляющего, чуть подняв брови. Взгляд властный, не терпящий возражений. Вазо понуро опустил голову. Черт знает что за девка! Ей и перечить невозможно. Когда это было, чтобы мужчина не мог подать голос при женщине?! Ах, лучше бы он сразу ушел. Эта рыжая теперь пожелала посягнуть на самое святое для него. Ей, видите ли, захотелось устроить очаг в одной из каменных башен, ибо отныне она желает, чтобы у нее был там отдельный покой. Силы небесные! Посягнуть на его башни! А он-то гордился, что в его ведении такой большой дом, да еще с каменными башнями!

– Зачем вам отдельный покой? Люди должны жаться друг к другу, как овцы. Это только волк ходит в одиночку – демонов зверь. Вон, этот дурачок Видегунд уединился, и о нем теперь бог весть что толкуют.

Эмма уже не слушала его, пошла к воротам, в которые въезжала груженная бревнами телега.

Лошадь под уздцы вел Бруно. Как ни странно, Эмма в конце концов нашла с ним общий язык, даже стала уважать старосту. Он был куда более предприимчивый и деятельный, чем Вазо. А ту власть, что имел в селении, он явно приобрел, пока настоящий управитель дремал у очага под изъеденными молью шкурами. Теперь же Вазо, недовольный, как потревоженный во время спячки медведь, все время злится, в то время как с Бруно можно просто договориться. По-своему староста был даже услужлив, но Эмма не могла отделаться от ощущения, что он ждет, что однажды она по-особому отблагодарит его за преданность. Что ж, пока Бруно ей полезен, она не спешила его разубеждать.

К телеге она подошла вместе с Маурином. Тот отдавал приказания, куда отнести какие бревна: темный дуб для наружных построек и починки частокола, пихта – для мебели и оконных наличников, ель – на кровлю.

Бруно глядел на Эмму.

– С первых теплых дней я уже не смогу выделять столько людей на строительство. Надо начинать работу на руднике.

Эмма расстроилась, вопросительно посмотрела на Маурина. Тот лишь шевельнул густыми бровями.

– Что ж, аббатство может выделить вам работников.

Бруно неожиданно занервничал. Тут же стал говорить, что если госпожа настаивает, то в первую очередь они уладят дело со строительством.

Эмма с трудом подавила улыбку. Она понимала, почему Бруно желает оградить ее от аббатских работников. Все дело в «братце» Тьерри. Парень постоянно, под разными предлогами, наведывался в усадьбу и почти не отходил от Эммы. Бруно же ревновал. Однажды он не смог сдержаться, грубо стал выпроваживать парня, но тот весело отшучивался, пока Эмма не расхохоталась.

Бруно гневно посмотрел на нее.

– Вам бы, сударыня, следовало поостеречься общаться с этим плутом. Он грязный совратитель, и женщина, находящаяся с ним наедине, может запятнать свое имя. Он не пропускает ни одной девицы в округе, но ни на одной не намерен жениться.

Тьерри, притворяясь, сокрушенно-покорно склонил голову.

– Зато некоторые находят такое утешение в семье, что предпочитают иметь их несколько сразу.

Бруно глухо зарычал и стал наступать на Тьерри, но тот увертывался, убегал, при этом передразнивая старосту, охая и ахая в притворном испуге. Эмма рассмеялась.

Тогда Бруно вернулся к ней. Сказал, все еще тяжело дыша:

– Если я узнаю, что он вас хоть коснулся…

– Но ведь он же родной мне по крови!.. – защищалась Эмма.

Бруно как-то странно глядел на нее. Потом испустил странный смешок.

– Хо! Так, значит, братец, говорите?

Поначалу Эмма решила, что Бруно догадывается, что меж ней и Тьерри нет никакой кровной связи, но вскоре она узнала, что для дикого старосты подобное родство не являлось препятствием для вожделения. Однажды, в очередной раз посетив аббатство, она заговорила с Седулием о Бруно, и лицо аббата помрачнело.

– Он очень толковый человек и прекрасный работник. Но сам сатана сбивает его с пути истинного, и боюсь, что даже божьего милосердия не хватит, чтобы спасти его от кары.

И он поведал Эмме, что у старосты была младшая сестра, которая незамужней родила ребенка, но и ребенок, и молодая мать вскоре скончались. А позже он узнал, что Бруно сам совратил девушку.

Эмма ужаснулась, и разговор о суровой епитимье, какую наложил на старосту настоятель, слушала почти машинально, хотя отметила: достойный настоятель тоже, по-видимому, совершает грех, ибо подозревала, что он раскрыл ей то, что было доверено ему самим Бруно на исповеди.

– Жена Бруно, Трутлинда, несчастнейшая из женщин. Она рожает ему почти каждый год по ребенку, многие из них умирают, и мне даже приходится закрывать глаза на то, что некоторых, как я подозреваю, она убивает сама. Но эта женщина озлобилась, да и как ей быть, если Бруно имеет нескольких жен да еще живет с ее дочерью от первого брака. Видит бог, со времен Ирода Антипасского, растлившего свою падчерицу Соломию, не было большего грешника.

Позже Эмма узнала, что в диких селениях стеклодувов и угольщиков, где люди часто спят всеми семьями на одной шкуре, подобного нарушения кровных запретов – когда отец спаривается с дочерью, а мать отдается сыну – просто не существует. И по сути, заслуга Седулия, стремившегося настраивать свою паству по библейской строгости, неоспорима. Она даже решила, что попала все же в более или менее цивилизованное место. По крайней мере здесь она была полноправной госпожой, женщиной, которую почитали и слушались. Пожалуй, за всю свою полную событий жизнь она еще ни разу не испытывала подобной значимости собственного «я», когда могла так гордиться собой и осознавать, что она чего-то добилась, опираясь лишь на собственные силы.

Теперь к ее славе госпожи примешивалось еще и почитание как целительницы. Началось все, когда в середине мая Вазо, пропадавший в лесу около трех дней, приполз домой на карачках, опираясь на ладони и одно колено и волоча за собой раздробленную ногу. Когда у него началась лихорадка, Ренула стала голосить над ним, как по умершему, пока Эмма буквально не вытолкала ее из дома. И приказала Бальдерику помогать