«Она еще совсем дитя. Щеки как персики и такие славные веснушки на носу. А как забавно Анна закусывает нижнюю губку от усердия».

Он вдруг поймал себя на том, что его неудержимо влечет этот нежный пунцовый рот. Но мысль эта показалась ему кощунственной. Ведь это дочь Невиля, которая лишь волею случая оказалась вровень с ним и которой уготована куда более высокая участь, чем ему, незнатному воину. Майсгрейв нахмурился, злясь на себя.

Анна участливо склонилась к нему:

– Я сделала больно?

Какой голос! Как близко ее лицо…

– О нет, миледи. Мне даже приятны ваши прикосновения…

Он прикусил язык, но заметил, что, несмотря на вмиг полыхнувший румянец, она не смогла сдержать улыбки. И тут же, смутившись, поспешила отойти к Фрэнку.

Фрэнк отбивался, отстранял ее руки, смущенно твердя, что негоже такой знатной девице возиться с ногой простого солдата. Кончилось тем, что Анна прикрикнула на него, назвав безмозглым дурнем, и заявила, что, если без промедления не сделать перевязку, он истечет кровью или, того хуже, в рану попадет грязь и начнется горячка. Фрэнк покорился. Рана оказалась глубокой, мышцы были разорваны почти до кости. Анне пришлось повозиться, пока она наконец смогла промыть и обработать рану, а затем наложить сверху шов. Когда же она выпрямилась, то почувствовала, что необычайно устала. Казалось, прошла целая вечность с той минуты, когда она пробудилась в Эрингтонском замке, глядя на улыбающуюся Джудит Селден.

Пошатываясь, она как сомнамбула прошла мимо Филипа туда, где между ларем и бревенчатой, изъеденной сыростью стеной лежал узкий, набитый соломой тюфяк. Забыв обо всех опасностях, Анна с блаженством опустилась на него. Теперь только спать, спать…

Какой-то шум, крики, пение тревожили ее во сне, но не будили. Она хмурилась, ворочалась с боку на бок, натягивая на голову плащ. Наконец пронзительный женский визг заставил Анну очнуться. Она открыла глаза и прислушалась. Визг, что разбудил ее, перешел в бешеный хохот. Что-то выкрикивали хриплые мужские голоса. Потом долетела песня:

Снова гомон, смех, взвизги. Анна сразу вспомнила, что она в Уайтфрайерсе, и сейчас здесь, видимо, самое веселое и опасное время. Она приподнялась и огляделась.

При свете чадящей лампы она увидела Майсгрейва, Фрэнка и еще какого-то человека в другом конце комнаты. Не обращая внимания на долетавший с улицы шум, они о чем-то негромко беседовали. Анна прислушалась.

– …Ни из какого иного порта мы не сможем выбраться, и вся наша надежда на каравеллу «Летучий» и вашу покорность воле королевы, – говорил Майсгрейв.

Сидевший перед рыцарем мужчина молча вертел в руках перстень королевы Элизабет, красиво отсвечивающий при красноватом свете лампы. Наконец он поднял голову. Анна даже затаила дыхание, до того этот человек показался ей безобразным. У него была неимоверно узкая и длинная щучья челюсть, выдававшаяся вперед, а шишковатый лоб был сильно скошен назад. Вздернутый нос с крупными ноздрями, огромный, но почти безгубый рот – всеми чертами лица этот человек поразительно походил на борзую, но если собак Анна считала красивыми, то это лицо вызывало в ней дрожь отвращения и страха. Зачесанные назад волосы образовывали на лбу человека две глубокие залысины, отчего сходство с мордой животного усиливалось. Когда капитан заговорил, девушка была удивлена, услышав обычную человеческую речь, а не рычание и лай.

– Королева Элизабет – моя добрая повелительница, и именно ей я обязан тем, что стал капитаном одного из лучших кораблей, что стоят в Лондонском порту. Ведь «Летучий» – это быстроходная каравелла в 250 тонн водоизмещением, с отличной оснасткой и тремя крепкими мачтами. При полной парусности и хорошем ветре она развивает до пятнадцати узлов. Видели бы вы эту красавицу – узкую, изящную, с приподнятым носом, низкой кормой и узким форштевнем, украшенным двумя вызолоченными крыльями, словно распахнутыми в стремительном полете! Это из-за них и еще из-за легкого хода корабль назван «Летучим».

– Зачем вы все это говорите?

Капитан Пес снова покосился на перстень.

– Затем, что мне не ясна причина, побудившая мою королеву отдать такой корабль для нужд врагов Йоркского дома.

– Я никогда не был врагом Йорков!

Капитан Пес усмехнулся, и Анна невольно прикрыла глаза, не в силах видеть его желтые клыки.

– Я догадываюсь, что вы верный рыцарь, сэр, и только ради забавы похитили Анну Невиль. Я также понимаю, что ежели Ричарду Горбуну станет известно, что я оказал вам помощь, то я узнаю всю обходительность палачей герцога и, клянусь Господом, вряд ли стану усердно скрывать, что всего лишь подчинился воле королевы.

– Но вы погубите доброе имя своей государыни!

– Увы! Конечно, опрометчиво поступили ее величество, помогая вам, но еще опрометчивее было совать мою шею в петлю ради ее особого расположения к вам, сэр рыцарь.

– Пес, как смеешь ты так говорить о королеве!

– Ха! Меня прозвали Псом еще в детстве, и всегда я был изгоем из-за своей собачьей морды. За всю мою жизнь одна лишь Элизабет Грэй была добра и великодушна к несчастному уроду. Когда она заметила меня, я уже считался неплохим шкипером, но девушки в ужасе шарахались от меня, и даже шлюхи отдавались мне в полном мраке, чтобы не видеть моего лица. Лишь королева проявила ко мне сострадание. Она стояла слишком высоко, чтобы пугаться моей внешности, и, когда я вывел ее корабль из шторма у Портлендских скал, она настояла, чтобы именно я стал капитаном «Летучего», и назначила мне жалованье из королевской казны в размере десяти марок. Но говорю вам: если меня поджарят палачи Глостера, я не сумею молчать.

За окном опять послышался шум – сначала пение, а через минуту чьи-то отчаянные вопли, молящие о помощи. Анна невольно поежилась. Эти крики пугали ее, но и разговор Майсгрейва с Псом посеял тревогу. На карту было поставлено все. Если этот капитан откажет им или Майсгрейв передумает, не решившись рисковать добрым именем королевы, тогда… О Господи, что же тогда?

Майсгрейв молчал.

И тут вмешался Фрэнк:

– А разве непременно станет известно, что именно вы помогли нам бежать из Англии?

– Нет. Мне разрешено, когда у моих государей нет охоты пользоваться кораблем, заниматься торговлей при условии внесения определенного процента прибыли в казну. Я имею лицензию на вывоз шерсти во Фландрию и Геннегау. Сейчас трюмы «Летучего» полны, и все знают, что со дня на день я могу покинуть Лондон. Поэтому мое скорое отплытие никого не удивит. К тому же герцог Глостер знает мою преданность королевскому дому и ни в чем не заподозрит меня. И все же при выходе из порта «Летучий», как и все прочие корабли, обшарят от трюма до верхушки мачт. И если обнаружится кто-либо, помимо команды, нас задержат и тогда я окажусь бессилен.

– Что вы предлагаете? – спросил Майсгрейв, и Анна уловила в его голосе нотку раздражения.

– Я выполню желание королевы и переправлю вас через Ла-Манш. Но вам придется за это заплатить.

– И сколько же?

Капитан Джефрис поднял собачью морду к потолку, прищурился, словно прикидывая в уме, и заявил:

– Сорок фунтов чистым английским золотом.

Фрэнк даже подпрыгнул.

– Дьявол и преисподняя! Да слыханное ли дело, ломить такую цену!