день, он бы легко обнаружил след беглянки по сломанным и помятым стеблям растений. Сейчас же он ехал только на звук. Гнедой ржал тонко, словно плача, слышались шумные всплески воды. Ролло, похолодев, догадался, что конь угодил в трясину. Соловая окончательно стала, ему пришлось спешиться и взять ее под уздцы. Ноги, чавкая, погружались в жидкую грязь. Кобыла храпела и с силой тянула назад. В конце концов Ролло бросил повод, и лошадь, обиженно фыркая, кинулась туда, где было суше. Викинг оглянулся, но тут гнедой забился в трясине совсем рядом, и Ролло, раздвинув тростник, увидел его.

С первого взгляда он понял, что конь погибает. Его уже засосало по грудь, и не оставалось никакой возможности его спасти. Девушки нигде не было видно, но викинг о ней сейчас и не думал. Он окликнул коня. Тот притих, но через миг снова забился, погружаясь все глубже. Ролло в отчаянии сжимал кулаки. Он не мог даже пристрелить коня, чтобы избавить от мучений, и вынужден был бездействовать, пока последние звуки предсмертной борьбы не слились с отчаянным ржанием, и все стихло. Где-то пищала водяная крыса, невозмутимо выводили свои рулады лягушки.

Ролло повернулся и, с трудом вытаскивая ноги из болотной жижи, выбрался на сухую тропу.

– Будь ты проклята! – пробормотал он, помышляя лишь об одном человеке, об этой рыжей, которая стала ему врагом. Она убила Ингольфа, помутила разум его брата, погубила его лучшего скакуна – и скрылась. Ролло всей душой желал, чтобы черная трясина стала и ее последним прибежищем. Но он не мог быть в этом уверен, и при одной мысли, что эта ведьма могла спастись, ощутил такой прилив бешенства, что, сжав кулаки и запрокинув голову, испустил такой вопль, что его эхо еще долго перекатывалось в лесу, смешиваясь с отдаленным хохотом филина.

Именно в эту минуту Эмма дрогнула. Она поняла, что пропала, еще когда конь под ней, сбившись с тропы, стал увязать все глубже в трясине. Спрыгнув с седла, она попыталась хоть как-то помочь ему – обдирая в кровь руки, ломала хворост и тростник, чтобы сделать настил, на который мог ступить скакун, из последних сил тянула за повод, пока не поняла, что и саму ее начинает засасывать. Схватившись за корень торчащего из жижи пня, она с величайшим трудом, всхлипывая от отчаяния и страха, выбралась на кочку. Все мышцы болели, жалость к погубленному животному смешивалась со страхом при мысли о погоне. Тут она и услышала приближение Ролло. Затаившись в камышах и кусая руки, чтобы не закричать от страха, она закрыла глаза, помышляя лишь о том, как не выдать своего укрытия. Но животный вопль норманна лишил ее остатков самообладания. Словно обезумев, она рванулась с места и ринулась прочь, ничего не различая перед собой. Позади она слышала голос, шум шагов, звуки ломаемых с треском зарослей. Теперь и она кричала, захлебываясь, задыхаясь от бега. И вдруг почувствовала, что опоры под ногами больше нет и она погружается в ледяную черноту.

Прикосновение скользкой тины на миг отрезвило Эмму. Она со стоном рванулась изо всех сил назад, словно позабыв о присутствии врага. Все вокруг нее колебалось, двигалось, вздыхало, булькало. Прожорливая пасть болота готова была снова разверзнуться. Она уже погрузилась выше бедер, когда вспомнила о Ролло. Он был из плоти и крови, как и она, он был человеком, и в безумной надежде Эмма оглянулась.

Он возвышался рядом, словно угрюмая скала. Склонив голову, Ролло наблюдал, как она неотвратимо погибает той же смертью, что и его любимец-конь. И эта его гранитная, непреклонная неподвижность заставила застыть на ее губах зов о помощи. Кто угодно, только не он. Две страшные силы – человек и природа – были едины в желании уничтожить ее.

Больше она не оглядывалась. Неимоверным усилием воли Эмма взяла себя в руки и молча продолжала бороться за жизнь. Ближайшая сухая кочка, поросшая жесткой травой, выглядывала из воды в трех локтях от нее, но Эмма чувствовала, что если и дотянется до нее, то от этого усилия погрузится в топь по самое горло.

Задыхаясь и стараясь не замечать леденящего душу присутствия Ролло, она мучительным усилием повернулась всем корпусом, чувствуя, что собственное тело почти не повинуется ей. Пальцы ее вцепились в кустики чахлой травы – у самых сапог молча наблюдавшего за ней варвара. Теперь ей удалось немного продвинуться, но внезапно жестокий удар сапогом в лицо свел на нет все ее усилия.

Она отчаянно закричала и погрузилась в трясину почти по грудь. Ноги отказывались повиноваться, тело словно больше не принадлежало ей.

– Зверь! – выкрикнула она, откинув голову. – Будь ты проклят, дьявол!

Ролло неторопливо опустился на одно колено и, опершись на него локтем, продолжал следить за ее отчаянными попытками выбраться.

– Давай, давай, бранись, маленькая сучка. Давно уже я так не развлекался, как сейчас, глядя, как ты барахтаешься в грязи.

Ненависть словно придала ей сил. Эмма снова отчаянно рванулась, но лишь еще глубже увязла в трясине. Черная жижа доходила теперь до подмышек, ей с трудом удавалось держать руки на поверхности.

– Пресвятая Дева!..

Нет, она больше не издаст ни звука. Закрыв глаза и молча покорившись своей участи, Эмма начала шептать слова молитвы. Но сбилась и вновь в безумном страхе стала глядеть на черный силуэт норманна. «Молчи, – приказывала она себе, пытаясь сдержать рвущийся горлом крик. – Он не должен насладиться твоими стенаниями».

Но едва мутная жижа коснулась подбородка, она завопила, как помешанная. Кричала безумно, истошно выла, захлебываясь мутной грязью…

Она не почувствовала боли, когда Ролло, намотав на руку ее волосы, резко рванул ее вверх, перехватил за плечи и одним движением освободил от жадной пасти трясины. Эмма лежала, все еще хрипя и задыхаясь, у его ног, грызя в истерике землю, пока он не стал трясти ее так, что ей показалось – сейчас оторвется голова, а затем с размаху наградил несколькими звонкими пощечинами, от которых в ушах зазвенело, а щеки обожгло словно огнем. Ярл поднялся, а она, все еще всхлипывая, осталась, покачиваясь, стоять на четвереньках, не в силах поверить, что спасена.

Однако, когда миновали мгновения первого потрясения, Эмма с ослепительной ясностью поняла, что самое худшее еще впереди. От этого человека исходило сумрачное свечение ненависти. И хотя Ролло не двигался, она понимала, что полностью находится в его власти и он сможет сделать с ней все что захочет.

– Ты убьешь меня? – тихо спросила девушка, присаживаясь на корточки, но все еще не в силах поднять голову.

– Убью, – шумно выдохнув воздух, ответил он. – Но не сейчас, ибо только тролли убивают в темноте. Это случится позже. Потом… Когда я не буду связан словом моего брата. Пора идти!

Подняв Эмму, ярл потащил ее за собой. Они с трудом продрались сквозь заросли и ступили на сухую тропу. Лошадь, на которой приехал Ролло, скрылась, и приходилось двигаться пешком. Ярл так сжимал запястье пленницы, что ей казалось – еще немного, и кость хрустнет.

Идти пришлось долго. Справа слабо блестела гладь реки. По сторонам угадывались тени огромных сосен. Каким-то особым чутьем Ролло угадывал дорогу и шел быстро, не разжимая хватки, иногда подталкивая девушку. Каждый раз, когда Эмма спотыкалась, путаясь в тяжелом от налипшей грязи, непривычно длинном платье, он причинял ей боль, выворачивая руку так, что сустав едва не выходил из плеча. Она стонала сквозь зубы, боясь еще больше разозлить викинга. Но постепенно сквозь страх, боль и усталость пробилась поразительная мысль – сейчас ей ничего не угрожает! Ролло не тронет ее! Это было невероятно. Ради слова своего брата Атли ярл умерил гнев. Впервые в груди Эммы шевельнулось теплое чувство к некрасивому юноше. И хотя она не собиралась становиться его рабыней, однако сознавала, что покровительство Атли даст ей время, чтобы вновь собраться с силами, чтобы… О, она никогда не откажется от мысли о побеге и мести!

Ролло вдруг остановился как вкопанный.

– Тише!

Эмма покорно застыла, почувствовав лишь, что железная хватка ослабела. Затем Ролло совсем оставил ее и припал к земле ухом. Девушка удивленно глядела на него, не понимая, что могло его насторожить. Эврар Меченый вел себя точно так же, когда чувствовал опасность. Но что могло случиться?

– Идем, – почти беззвучно приказал он, увлекая Эмму в сторону леса. Его напряжение передалось и ей. Лес казался глубоко спящим. Однако вскоре к его сырым запахам примешался еще и горьковатый запах