колоколов. Где же Эврар? Ведь ей стоило огромного труда отделаться от придворных дам, которых к ней приставил герцог.

Она вздохнула облегченно, лишь когда в тени деревьев сада увидела Меченого. Он сделал ей знак приблизиться, и девушка едва не бросилась к нему.

– Сейчас сменяется стража, – пояснил Эврар, пока они обходили затейливые постройки дворца. – Я оставил на страже тех вавассоров, которым не придет в голову доложить Роберту, что его племянница пожелала взглянуть на пленного норманна. Но и на них нельзя полностью положиться, и я рискую, согласившись исполнить вашу просьбу.

– Да-да. Я очень ценю то, что ты для меня делаешь, Эврар.

У Эммы гулко стучало сердце. Следуя за мелитом, она могла получше разглядеть дворец. Когда-то это было обширное поместье какого-то римского аристократа. До сих пор сохранились несколько башен из красного римского кирпича и портик с колоннами, но большинство построек было из дерева, оштукатуренные и выбеленные, с соломенными кровлями и резными деревянными башенками. Над покатой крышей стоявших поодаль кухонь вился дымок, доносились запахи стряпни.

Эврар обогнул груду развалин еще одной башни и указал девушке темный проход, ведущий в подземелье. Ступени были скользкими от плесени, горели факелы, пузырясь, капала смола. Здесь было промозгло и сыро, узкий переход напомнил Эмме коридоры пещер, где они бродили с Ролло и где так неожиданно ее охватила истома в его объятиях… Она тряхнула головой, прогоняя это ненужное видение. То была лишь минутная слабость, в которой она винила себя.

Они миновали несколько пролетов, зарешеченных или запертых дверями, сколоченными из тяжелых брусьев.

– Святые угодники, да вы бережете его, как чудовище из преисподней!

– Он и есть чудовище. Разве Эмма из Гилария-в-лесу забыла, на что он способен?

Да, она все помнила, и это дало ей силы не броситься к Ролло, когда они под защитой трех вооруженных до зубов стражников оказались в глубокой яме, сырой и холодной, где земляные осыпи скрывали каменную кладку первоначальных стен. Под ногами зачавкала вязкая глина, и Эврар удержал Эмму на последней ступеньке, дабы она не увязла в жидкой грязи подземелья. Он поднял факел повыше, в его дымном свете Эмма с замиранием сердца увидела Ролло.

Он сидел в знакомой позе, облокотясь о стену и небрежно уронив скованные руки между согнутых колен. Викинг был перепачкан глиной, его длинные волосы сосульками свисали на глаза. Лицо было темным, он щурился от света, но у Эммы дрогнуло сердце, когда она поймала знакомый серо-стальной взгляд. Ролло был унижен, но ни в его небрежной позе, ни в глазах, ни в повороте головы не было затравленности. Скорее пренебрежение и достоинство.

Душа Эммы непроизвольно рванулась к нему. Ей пришлось взять себя в руки, чтобы остаться стоять с выражением брезгливого любопытства.

Ролло скривил рот в усмешке.

– Принцесса франков! Ты прекрасно выглядишь, Эмма. Надеюсь, теперь твоя душа довольна и ты счастлива, созерцая меня здесь.

У девушки задрожали губы. Но, когда она заговорила, голос ее звучал твердо:

– Да, Ролло. Многое изменилось, и теперь ты пленник, а власть над тобой – у меня.

– Власть? Что ж, возможно. Хотя она и прежде принадлежала тебе. Однако ты не понимала этого.

Она молчала, оглушенная. Ролло больше не смотрел на нее. Звякнула цепь, когда викинг отвернулся к стене.

– Пора уходить, – напомнил Эврар. – Надеюсь, вы достаточно насмотрелись на норманнского волка?

Эмма молча последовала за ним и спустя несколько минут уже была в своих покоях, где было сухо, тепло и уютно. Пучки свечей потрескивали на высоких кованых треножниках, источая благоухание чистого воска. Суетливо забегали встревоженные долгим отсутствием принцессы прислужницы, придвинули к ее ногам резную скамеечку, когда она опустилась в тяжелое дубовое кресло, принесли кубок с подогретым вином. Однако девушка отказалась от питья и попросила оставить ее одну. Сидя неподвижно и не отводя взгляда от трепещущих языков свечей, она думала об оставшемся во мраке подземелья норманне.

Поздним вечером к ней явился герцог Роберт, поставивший себе за правило перед сном навещать племянницу. Эмма пела ему, и это доставляло герцогу огромное удовольствие. Сейчас она также села за арфу, стараясь держаться как можно более непринужденно. Однако Роберт вскоре заметил ее возбуждение.

Эту песню когда-то пел друид-оват. Сейчас Эмме казалось, что это было в какой-то иной жизни.

Она умолкла, и звук струн замер в полутемном покое.

– Что случилось, Эмма? – негромко спросил герцог.

Она повернулась, тяжелые подвески заколебались у висков. Роберт сидел, небрежно уронив красивые руки на резные подлокотники, изображавшие крылатых грифонов. Весь в темном, только на плече и запястьях поблескивают драгоценные каменья. Эмме не хотелось говорить о Ролло. Герцог не поймет, да и сама себя она не вполне понимала.

– Мне стало известно, что герцог Гурмгайлон просил моей руки.

– Вот как? Кто же тебе это сообщил? Или ты внезапно стала понимать бретонский язык своих дам?

– Некоторые из них неплохо изъясняются на латыни. Однако о Гурмгайлоне я услышала сегодня в соборе, после исповеди.

Здесь она почти не солгала.

Роберт коснулся своей золотистой холеной бородки.

– Ты хотела бы стать супругой Гурмгайлона Корнуайского?

– Разве это так необходимо?

Роберт молча смотрел на нее. Эмма отвернулась, теребя кончик косы, и продолжала:

– Он мне противен. К тому же я невеста Ги Анжуйского, старшего сына графа Фулька.

– Забудь об этом.

– Мы помолвлены.

– Забудь. Женщины нашего рода не выходят за сыновей вассалов. Фульк – наглый выскочка. Пипина из Байе наверняка поведала ему, кто ты, и он попросту пытался возвыситься, породнившись со мной и нынешним королем. Хвала Господу, вас не успели обвенчать. Я прикажу расторгнуть вашу помолвку.

– Но мне любезен Ги! Я хочу быть его женой.

Эмма впервые возвысила голос, сама испугавшись своей дерзости. Роберт удивленно поднял брови. Взгляд, устремленный на девушку, стал жестким.

– То, что ты говоришь, Эмма, имеет только одно объяснение – ты не получила должного воспитания. Однако тебе следует запомнить – франкские принцессы не выдвигают условий, когда речь идет об их браке. Высокое положение обязывает их ко многому. Правитель живет по иным законам, чем обыкновенный смертный, и наши женщины выходят замуж по иным соображениям, нежели продолжение рода и исполнение своих прихотей. И уж коль ты вошла в мою семью – изволь не прекословить. Теперь я решаю твою судьбу.

Он говорил спокойно, как и всегда, но интонация была новой. Эмма невольно поежилась. Герцог казался бесстрастным, но слова его прожгли ее насквозь. Так он мог бы говорить с рабом, совершившим проступок, с вассалом, но не с ней. Обычной приветливой мягкости не было и в помине.

И тем не менее она решилась задать вопрос:

– Значит, решено – вы отдаете меня Гурмгайлону Корнуайскому?

– Во всяком случае, не Ги Анжуйскому.

Увидев, как поникла голова девушки, герцог немного смягчился:

– Я отказал Гурмгайлону. Он не настолько могуществен, к тому же из него никогда не получится второй Алейн Великий. Я сказал тебе это, чтобы ты немного успокоилась, но впредь помни – тебе никогда не придется решать самой, кто станет твоим супругом.

– Но ведь моя матушка сама решила связать себя с вашим братом, графом Эдом Парижским! И сделала