успехом имитировать пылкую нежность влюбленного в своих отношениях с женой, так что Мария ничего не заподозрила. Малыш Горацио одарил отца застенчивой улыбкой и сразу спрятался за материнской юбкой. Лишь на следующий день он перестал дичиться и даже два раза пролепетал что-то похожее на «папа».
Единственным человеком, не испытавшим никакой радости от встречи с Хорнблоуэром, стал кассир портовой конторы, куда капитан отправился сразу же по приезде, не став даже обедать и только помывшись и побрившись с дороги. Марию он взял с собой, но говорить ничего не стал, решив сделать жене сюрприз и заранее предвкушая ее радостное изумление, когда он высыпет ей в передник целую кучу золота, серебра и ассигнаций. Сюрприз, однако, едва не сорвался. Старик-казначей, просидевший на этом месте, должно быть, лет сорок, а то и пятьдесят, неожиданно заупрямился, отказавшись выдать жалованье за три месяца вперед и ссылаясь при этом на какие-то параграфы, о которых Хорнблоуэр в жизни не слышал. Напрасно совал он под нос кассиру ордер с подписью мистера Марсдена — старик упрямо твердил одно и то же: «Не положено, сэр…» и «Ничем не могу вам помочь, сэр». Так ничего и не добившись, Горацио решил уже, было, махнуть рукой на эти деньги, тем более, что жалованье за предыдущие месяцы кассир выдал беспрекословно, а с пятьюдесятью фунтами от мистера Барроу этого должно было с лихвой хватить на ближайшие месяц-полтора. С этой мыслью капитан вышел на крыльцо конторы и нос к носу столкнулся с флаг-лейтенантом коменданта порта адмирала Фостера «Дредноута». Молодой офицер сразу узнал Хорнблоуэра, не так давно посещавшего коменданта перед отъездом в Лондон. Лейтенант сам провожал его тогда до кареты и помог погрузить багаж. Узнав о затруднениях капитана, он сразу вызвался помочь. Взяв из рук растерянного капитана подписанный ордер, флаг-лейтенант исчез и через пять минут появился снова, торжествующе размахивая листочком бумаги, поперек угла которого красовалась резолюция адмирала: «Выдать немедленно!»
Снова отправившись в кассу, Горацио, по правде говоря, все же таил в глубине души некое сомнение относительно действенности наложенной резолюции. Несмотря на овеянное громкой славой имя Фостера, авторитет его все-таки значительно уступал известности и положению Первого Секретаря Адмиралтейства. Вопреки ожиданиям, кассир, едва бросив взгляд на ордер, сразу как-то съежился и без звука отсчитал требуемую сумму, развеяв тем самым скептицизм Хорнблоуэра относительно авторитета Фостера. На суше он, похоже, внушал подчиненным не меньший трепет, чем в те времена, когда стоял на шканцах своего «Неустрашимого».
Поразить Марию дождем золота и серебра не получилось. Причина была предельно простой: золота в кассе не было, и все деньги Хорнблоуэр получил ассигнациями. За два года войны золото незаметно улетучилось из обращения. Если в начале ее за золотой соверен ростовщики платили от двадцати трех до двадцати пяти шиллингов ассигнациями, то теперь они предлагали чуть ли не вдвое больше. Правительство же упорно делало вид, что ничего не замечает. Должно быть, кто-то в верхах здорово наживался на такой разнице курса. В те благословенные времена народ еще не знал слова инфляция, но четко понимал, кому она выгодна. Но и бумажками получить столько было совсем неплохо. Как уже упоминалось, таких денег Хорнблоуэр в руках еще не держал, если не считать того случая с сундуком повешенного ирландского мятежника, да и то те деньги, скорее всего, были фальшивыми и отпечатанными не на английском монетном дворе, а на французском.
И все равно было так приятно видеть, как расширились от удивления и радости глаза Марии, когда Хорнблоуэр на несколько секунд раскрыл перед ней бумажник с пухлой пачкой пятифунтовых банкнот.
— Ах, Орри, — прошептала она с обожанием и любовью в голосе и тут же испуганно зашептала: — Убери скорее, убери! Не дай бог, кто увидит. Ты даже не представляешь, милый, сколько сейчас развелось воров и грабителей.
Горацио послушно сунул бумажник во внутренний карман мундира, в душе посмеиваясь над нелепыми страхами жены. Ну какой вор или грабитель станет нападать на боевого офицера при шпаге и кортике, да еще среди бела дня. Мария тоже, должно быть, почувствовала смехотворность своих опасений. Она счастливо улыбнулась, покрепче ухватила мужа под руку и весело защебетала, строя грандиозные планы, как лучше потратить свалившееся на голову богатство. Хорнблоуэр слушал ее болтовню с непривычной нежностью, к которой примешивалось чувство горького стыда за собственную неспособность так обеспечить семью, чтобы она никогда ни в чем не нуждалась. В своем полете фантазии Мария ни разу не поднялась выше обыденных вещей. Она собиралась купить новые рубашки ребенку, потому что «старые уже все штопаны-перештопаны, да и малыш из них давно вырос», мечтала приобрести новый чайный сервиз взамен старого, от которого «осталось всего три чашки и два блюдца», пригласить, наконец, столяра поправить кровать, которая «ужасно скрипит, так что повернуться страшно». Но ни одним словом Мария не обмолвилась о том, что ей самой не мешало бы обновить гардероб, купить новую обувь или что-нибудь красивое и изящное, пускай бесполезное, зато так любимое женщинами.
— И еще, Орри, — проговорила она самым решительным тоном, на какой отваживалась в присутствии мужа, — сегодня мы празднуем! Только мы с тобой и малыш. Я приготовлю на ужин бифштекс. В мясной лавке за рынком самая дешевая вырезка, но вполне приличная. А пить мы будем шампанское. Ты слушаешь меня, дорогой?
— Да-да, конечно, родная, — поспешил уверить ее Хорнблоуэр, которому меньше всего хотелось ужинать бифштексом из сомнительного качества вырезки и пить такое же сомнительное шампанское. Но спорить с Марией в вопросах ведения домашнего хозяйства было небезопасно. Он мог в исключительных случаях настоять на своем, но кончался такой конфликт, как правило, слезами и мигренью жены. Проще было предоставить ей полную свободу выбора, чтобы не огорчать ее и не переживать самому.
Дома Горацио торжественно преподнес супруге настоящую кашемирскую шаль, которую ему все-таки удалось приобрести в одной из лавчонок близ гостиницы, куда он случайно забрел во время ежедневной прогулки после посещения Адмиралтейства. А было это так. Распрощавшись с господами Марсденом и Барроу, Хорнблоуэр вдруг вспомнил, что не получил официально заверенный королевский патент на капитанский чин. На выслугу эта бумага никакого влияния уже не имела — капитанский стаж отсчитывался с момента публикации в «Газетт», — но ему так хотелось показать документ со всеми печатями и подписями жене (и теще, если придется свидеться), что он, ничтоже сумняшеся, решил задержаться в Лондоне еще на денек. При этом, с ослиным упрямством и верой в порядок честного и законопослушного гражданина, капитан не стал больше напоминать о своем существовании высоким начальникам, а обратился непосредственно в тот подотдел Канцелярии Адмиралтейства, который ведал выдачей офицерских патентов. Пожилой тучный клерк внимательно выслушал просьбу новоиспеченного капитана и вежливо предложил зайти завтра, так как в канцелярию поступили еще не все необходимые бумаги. Назавтра повторилась та же самая история — клерк долго извинялся, разводил руками, ссылался на нерасторопность других чиновников, а в заключение попросил опять «зайти завтра». Только на пятый день, выйдя из Канцелярии, занимавшей отдельное здание и потому не столь труднодоступной, как само Адмиралтейство, Хорнблоуэр понял, что его попросту водят за нос. Можно было сунуть взятку или плюнуть на все и уехать без патента, оставив получение его на будущее. Давать взятки он так и не научился за все десять с лишним лет службы, поэтому склонялся ко второму варианту. Скорее всего, так бы и случилось, не задержись капитан на пару минут около парадного входа. Пока он стоял, раздумывая, что же делать дальше, мимо него прошел какой-то человечек в темном плаще, почему-то поклонившийся ему. Хорнблоуэр машинально кивнул в ответ, и только потом удивился, кто это может быть, если в Лондоне у него почти нет знакомых. Человечек, между тем, остановился у двери и, поколебавшись немного, обернулся. Хорнблоуэр сразу узнал вытянутую, сморщенную физиономию доверенного клерка Первого Секретаря.
— Доброе утро, м-р Дорси, — кивнул он еще раз.
— Доброе утро, сэр, — ответил клерк с нескрываемым удивлением в голосе. — Могу я спросить вас, сэр, что задержало ваш отъезд? М-р Марсден уверен, что вы давно в Плимуте. Только вчера он вспоминал о вас, сэр.
Хорнблоуэру было довольно стыдно признаться в истинной причине задержки, вызванной, в сущности, детским тщеславием, но и деваться тоже было некуда: если весть о его пребывании в Лондоне без веской причины дойдет до м-ра Марсдена, могут возникнуть нежелательные вопросы и осложнения. Скрепя сердце, Хорнблоуэр поведал м-ру Дорси историю своих мытарств. Старый клерк сочувственно покивал головой и неожиданно предложил:
— Пойдемте со мной, м-р Хорнблоуэр. Может быть, вдвоем мы получим ваш патент. — При этих словах
