— А испанец?

— Граф — авантюрист. Спокойная жизнь ему не по нутру. Уверен, несчастный случай не заставит себя долго ждать. Держать под наблюдением, но скрытно. Возьми это под особый контроль.

— Не согласен! — решительно заявил Барроу. — Слишком велик риск. Я бы его тоже отправил подальше. Кроме того, готов поручиться, что он будет молчать, если с нашей стороны не возникнет накладок. Пускай делает свою революцию. Кто знает, может лет через пять придется устраивать ему встречу в Букингемском дворце как главе дружественной державы. Не станем ссориться с сеньором Мирандой, лучше расстанемся друзьями.

— Хорошо. Убедил. Но наблюдение поставь.

Франсиско Миранда находился в конюшне возле стойла своего любимца Адама. Мысли его, однако, витали где-то очень далеко, и даже на обиженное ржание жеребенка, которому в это посещение ничего не перепало, граф никак не реагировал. Смутная тревога наполняла его душу, томительные предчувствия не давали покоя. Повинуясь внезапному импульсу, он отправил сегодня Гонсалеса шпионить за человеком, всю жизнь бывшим для него ближе родного брата. Он не отдал повару прямого приказа, просто поручил тому наловить рыбки, а заодно «приглядеть за гостем». Но наедине с самим собой дон Франсиско не мог не сознавать, как именно будет истолкована его просьба. Гонсалесу следовало родиться лет на сто или двести раньше. Тогда из него получился бы идеальный шпион Святой Инквизиции. Сама природа словно с рождения предназначила его для подобного поприща, вот только запоздала немного с появлением младенца на свет. Дону Франсиско было мучительно стыдно за собственное поведение, и в то же время он знал, что непременно выслушает соглядатая, как только окажется с ним вдвоем. Конечно, он будет сохранять дистанцию, делать вид, что его не интересует пустая болтовня, а на самом деле станет жадно ловить каждое слово. Как большинство великих людей, оставивших след в истории, сеньор Миранда был до крайности подозрительным человеком, что очень его тревожило и тяготило. Он часто оправдывал свою подозрительность суровой необходимостью и интересами дела, но старался не проявлять ее открыто. Все-таки, он был потомком древнейшего рыцарского рода, коему не пристало марать свою честь, прибегая к услугам наушников и шпионов. Такая раздвоенность иногда заставляла графа испытывать сильные душевные страдания, как, например, сегодня, когда он вот уже пятнадцать минут стоял рядом с родоначальником будущей знаменитой породы и до сих пор не удосужился угостить его хотя бы кусочком хлеба.

Миранда подозревал многих. Он был почти уверен, что среди его людей имеется, по меньшей мере, один правительственный агент, один королевский и один императорский. Он подозревал своего дядю- банкира в том, что тот делится сведениями о племяннике с теми людьми из тайной полиции, кого могут интересовать его будущие планы. Он не осуждал за это дядю, понимая, что тот находится под постоянным давлением со стороны властей как испанский подданный (хотя большую часть жизни старик прожил в Лондоне) и в любую минуту может быть арестован и выслан. Он подозревал даже Гонсалеса из-за его пристрастия шпионить за всеми. К тому же, повар любил золото и вполне мог встречаться с заинтересованными лицами в ближайшей деревне, куда регулярно наведывался за припасами. Единственным человеком, которого граф никогда не подозревал, был его молочный брат Рикардо Перейра. Был… до сегодняшнего утра.

По счастью для себя, Миранда также не подозревал и никогда не узнал о том, что в эти минуты в лондонском офисе решалась его собственная судьба. Жизнь и смерть графа, а заодно возможное будущее всего Южно-Американского континента лежали на чаше весов. А причиной того, что жизнь перевесила, был все тот же Рикардо Перейра, который в очередной раз спас графа, не ведая об этом ни сном, ни духом. Объяснялось все довольно банально. М-р Барроу не имел никаких серьезных возражений против того, чтобы с сеньором Мирандой произошел «несчастный случай». Но накануне в своем докладе Марсдену о визите в монастырь сей почтенный джентльмен умолчал о том, что в тайну замысла посвящен, помимо графа, еще один человек. Получив приказ избавиться от Миранды, Барроу сразу понял, что придется убрать еще и Рикардо, причем одновременно. Такая задача показалась ему слишком сложной, и он счел за лучшее выступить в защиту дона Франсиско, что и удалось выполнить с присущими Второму Секретарю блеском и убедительностью.

Сидящий в древней беседке со стаканом вина Горацио Хорнблоуэр тоже не подозревал, что и его судьба решается в этот момент. Имей он возможность подслушать беседу господ Марсдена и Барроу в той части, которая затрагивала его самого, он, скорее всего, не стал бы возражать. Не очень приятно, конечно, покидать Европу, где решаются главные вопросы войны и мира, и отправляться к черту на рога. Зато отправится он туда уже в капитанском чине, на собственном корабле и, почти наверняка, с самостоятельным заданием. Да он никогда и не мечтал о лучшем! А в довершение всего отпадала необходимость ехать в Испанию, разыгрывать из себя шпиона и рисковать головой, а точнее сказать — шеей. Призрак гарроты уже вторгался в сны Хорнблоуэра.

Пока же Хорнблоуэр, как уже было сказано, ничего еще не знал о новом повороте своей карьеры, а просто сидел напротив сержанта Перейры с полуоткрытым ртом, ошеломленный заданным ему вопросом.

— Верю ли я в пророчества? — медленно повторил он, словно не доверяя собственным ушам.

— Совершенно верно, дон Горацио, — безмятежно подтвердил Рикардо.

Хорнблоуэр понемногу пришел в себя. Мысли его завертелись с привычной быстротой, но смысл вопроса по-прежнему оставался непонятен.

— Что вы имеете в виду, сержант? Какие пророчества? Библейские?

Как большинство людей, связавших жизнь с военной службой, капитан относился к религии равнодушно, даже с некоторой долей скептицизма. На военных кораблях ниже шестого класса, к которым принадлежал и «Пришпоренный», должность судового священника уставом не предусматривалась, обязанность производить воскресную службу возлагалась на капитана. Хорнблоуэр исправно выполнял приказы Адмиралтейства и каждое воскресенье на протяжении последних двух лет зачитывал собравшейся на шкафуте команде отрывок из Священного Писания. Правда, ему самому такая практика веры не прибавила, матросам, судя по их поведению, тоже, зато Ветхий и Новый Завет Горацио проштудировал основательно. Однако обе эти книги представлялись ему не слишком достойными доверия — уж больно много в них попадалось несуразиц, расхождений и прямого вымысла. Как бы то ни было, с пророчествами он был знаком исключительно по этим источникам. Несмотря на грозную торжественность и велеречивость предсказаний библейских мудрецов, трезвому рассудку Хорнблоуэра они больше напоминали детские сказки, нежели нечто серьезное. Во всяком случае, он никогда не сталкивался с пророчествами иного рода, поэтому и задал свой последний вопрос.

— Нет, дон Горацио, к Библии мои слова не имеют никакого отношения. Но то пророчество, которое я имею в виду, начало сбываться сорок лет назад, и сегодня во многом от вашей доброй воли зависит, сбудется ли оно до конца.

—Я не понимаю! — сказал, наконец, капитан, растерянно глядя на собеседника и начиная потихоньку подозревать, что у того не все в порядке с головой. Словно прочитав его мысли, Рикардо усмехнулся, сунул руку в карман и вынул оттуда небольшой пакет, завернутый в кусок парусины.

— Я не сошел с ума, дон Горацио, — спокойно сказал он, положив пакет на стол и развернув непромокаемую материю. — Прочитайте это, тогда, быть может, вам будет понятней.

«Этим» оказался свиток пергамента, сильно потершийся по краям и очень старый с виду.

— Этому документу больше двухсот лет, — пояснил сержант. — Прочтите, умоляю вас.

Хорнблоуэр развернул свиток. Текст был на испанском, но изобиловал архаизмами, так что прошло немало времени, прежде чем удалось докопаться до сути. В переложении на современный язык звучал он примерно следующим образом:

Трижды перечитав манускрипт, Хорнблоуэр, как ни старался, так и не смог обнаружить в нем