сержантом, Хорнблоуэр начал уже проклинать в душе затеянную авантюру. Но вот кусты расступились, и перед изумленным взором Хорнблоуэра предстала маленькая зеленая лужайка, на которой, на самом краю обрывистого берега, возвышалась чудесная крытая беседка, сложенная все из того же серого тесаного камня. Время оставило свои следы на выщербленных ступенях, покрытых резьбой перилах и выложенном мраморной плиткой полу, но в целом постройка сохранилась совсем неплохо. Река внизу резко расширялась, образуя почти круглую заводь, а затем также внезапно сужалась вновь. Теперь уже трудно было сказать наверняка, было это образование естественным или искусственным, но вид из беседки открывался поистине великолепный. Гонсалес уже расположил свое снаряжение на одной из каменных скамей, тянувшихся по обе стороны от входа вдоль ажурных стен. При виде вошедших он оторвался от дела, выпрямился и гордым жестом собственника обвел руками внутреннее убранство беседки, по правде сказать, довольно убогое. Посреди нее стоял неказистый деревянный столик с парой грубо сколоченных табуреток. Рядом притулилась видавшая виды жаровня, прикрытая от непогоды дырявым куском брезента. Еще в беседке под лавкой стояло несколько ведер, от одного из которых тянуло весьма неприятным запахом.

— Ты что, прошлый улов забрать забыл? — поинтересовался Перейра, брезгливо сморщив нос.

— Нет, это у меня мясо маринуется для раков, — пояснил Гонсалес. — Вы же знаете, сеньор Рикардо, как господин граф уважают вареных раков. Да и вы, помнится, тоже не брезгуете…

— Ну ладно, только спрячь эту дрянь куда-нибудь подальше. И не смей называть меня сеньором, слышишь? Сколько я должен тебе повторять? Еще раз услышу, крапивой не отделаешься.

По тому, как засуетился Гонсалес, видно было, что угроза возымела нешуточное действие. Он мигом подхватил ведерко, скатился со ступенек и скрылся в кустах. Через минуту его круглая физиономия вновь возникла в дверном проеме.

— Все в порядке, сержант, — громко объявил он, вытянувшись на носках в тщетной потуге изобразить из себя человека военного. Его кругленькая фигура и заплывшая жиром физиономия вызывали, скорее, презрительную жалость и чувство невольного стыда за ту готовность, с которой он добровольно выставлял себя на посмешище, сам, быть может, того не сознавая. Хорнблоуэру вспомнился рассказ Миранды о причине появления повара в его отряде. Что ж, для подобного экземпляра человеческой расы яд являлся самым, пожалуй, подходящим орудием мести, хотя девяносто девять испанцев из ста на его месте выбрали бы нож или пистолет.

— Вольно, — небрежно кивнул Перейра. — Пойдем-ка лучше ставить твою сеть, коротышка. Я же обещал помочь, верно?

Гонсалес, конечно, не забыл слов Рикардо, действительно обещавшего десятью минутами ранее свою помощь, но по его изумленной физиономии можно было без труда понять, как мало он надеялся на такой исход. От удивления он просто онемел и лишь по прошествии некоторого времени смог выдавить из себя слова благодарности:

— Б-большое спасибо, сержант. Вы меня очень выручите. Вдвоем мы ее за пять минут натянем, а одному мне полчаса возиться.

— Кончай болтать, — нарочито грубо оборвал его Перейра. — Веди-ка нас лучше на свою ямку.

— Да-да, пойдемте, сеньоры, пойдемте, — подхватил льстивым голосом Гонсалес и первым устремился к выходу.

Пройдя по берегу еще ярдов тридцать или чуть больше, все трое очутились в овражке, полого спускающемся к воде. Речка в этом месте сужалась до восемнадцати или двадцати футов. Вода здесь была темной, что указывало на порядочную глубину, а течение быстрым. У самой воды росло высокое развесистое дерево. Ветви его, склоненные над водой, доставали до самой середины реки. Гонсалес нырнул куда-то за дерево и появился с толстой доской в руках. В ней было около пяти ярдов длины и дюймов пятнадцать ширины. Держа доску за один конец, он ловко прошелся по толстому суку дерева, нависавшему над водой почти под прямым углом к береговой линии. Находясь над самой стремниной, Гонсалес начал продвигать конец доски к противоположному берегу, с трудом удерживая другой на весу, чтобы не упустить ее в воду. Когда дальний конец прочно лег на землю, он аккуратно уложил другой среди веток и примотал для пущей верности куском проволоки, извлеченной из кармана. Вслед за этим он торжествующе взмахнул рукой и вернулся к ожидающим Хорнблоуэру и Рикардо.

— Вот видите, сеньоры, как все просто? Теперь мы вдвоем с сень… — Гонсалес прикусил язык и поспешно поправился, — вдвоем с сержантом растянем сеть, он закрепит ее на одном берегу, а я на другом. И все будет в порядке. Ловись рыбка, большая и маленькая…

Он уложил сеть на траву и принялся ее разматывать, но не до конца. Отмотав несколько футов, он крепко привязал верхний конец к корням дерева, а нижний, со свинцовым грузилом, утопил близ берега. Затем бросил взгляд на перекинутую через реку доску и вопросительно посмотрел на сержанта Перейру.

— Ну нет, пузан, ты меня не заставишь лазить по этой дощечке. Сам топай, а я лучше здесь подержу, — замотал головой Рикардо.

Вряд ли Гонсалес надеялся на что-то иное. Философски вздохнув, он закинул сеть на плечо и полез на дерево, осторожно разматывая ее по мере продвижения вперед. Добравшись до доски, он ступил на узкий мостик с уверенностью, доказывающей наличие прежнего опыта и практики в подобной операции. Оказавшись на другом берегу, Гонсалес закрепил противоположный конец сети за можжевеловый куст, но натягивать не стал. Под тяжестью грузил, расположенных через равные промежутки по всей длине снасти, она провисла в середине и целиком ушла под воду. Так и было задумано, поскольку крупная рыба ходит, главным образом, по дну. Все это время сержант исправно придерживал свой конец сети и послушно исполнял все команды Гонсалеса, чтобы сеть разматывалась равномерно, нигде не цеплялась и не запуталась. Но не успел повар затянуть последний узел, как Рикардо одним прыжком взлетел на дерево, пробежал несколько футов по суку, быстрым движением размотал проволоку и рывком дернул доску на себя. Ловко перебирая руками, он втащил ее полностью и аккуратно уложил среди веток, чтобы, не дай бог, не свалилась.

Пока сержант проделывал все эти манипуляции, ничего не подозревающий Гонсалес продолжал трудиться над креплением сети. Только когда Рикардо уже вернулся на берег, он разогнул спину, оглянулся и заметил, наконец, что путь к возвращению отрезан. Понадобилось не меньше минуты, чтобы в полной мере осознать все случившееся. На лице повара появилось такое растерянно-комичное выражение, что даже обычно сдержанный Хорнблоуэр не сумел удержаться от смеха, а громовой хохот сержанта чуть не обрушил каменные своды беседки. А на другом берегу метался и подпрыгивал, словно мячик, от обиды и злости незадачливый соглядатай. Рикардо прекратил хохотать и шагнул ближе к кромке воды. Гонсалес также остановился и впился глазами в лицо сержанта, безуспешно стараясь прочитать на нем ожидающую его участь.

— Сеньор Перейра, — завопил он, наконец первым не выдержав затянувшейся паузы, — вы не должны были так поступать. Его Сиятельство будет недоволен, когда узнает, как вы со мной обошлись!

Сержант пропустил мимо ушей скрытую в словах Гонсалеса угрозу, зато сразу уцепился за «сеньора».

— Разве я тебя не предупреждал, бурдюк вонючий, чтобы ты не смел меня так называть? — голос его звучал вкрадчиво, не очень громко, но с такой зловещей угрозой, что у стоящего рядом Хорнблоуэра мурашки побежали по коже. Гонсалеса же слова Рикардо повергли в совершеннейший трепет. Он сразу съежился, как проколотый пузырь, и как будто даже сделался меньше ростом. Лихорадочно облизав сразу пересохшие губы, бедняга запричитал жалобным голосом и умоляюще простер руки в сторону Рикардо.

— Не надо! Не делайте этого, сержант! Я ничего не скажу господину графу, только не обижайте меня, пожалуйста!

Словно в подкрепление своей мольбы, Гонсалес после этих слов пал на колени и покорно склонил голову, походя в это мгновение на преступника, которому судья вот-вот должен объявить смертный приговор.

— Так ты не скажешь? — прорычал Рикардо, стоя напротив жертвы со скрещенными на груди руками и вперив мрачный взор, мечущий молнии, в коленопреклоненную фигуру на другом берегу. (Только находящийся почти вплотную к сержанту Хорнблоуэр мог видеть, что под личиной напускного гнева тот с превеликим трудом удерживается от смеха.)

— Да-да, то есть нет!.. То есть я ничего не скажу… — отчаянно завопил повар.