– Слушай, Дмитрий, – говорю я, – брось валять дурака – едем.

– А Разумов? – спрашивает он вместо ответа.

– Отыщи его, и едем все вместе.

– Он сейчас сюда придет.

– Вот и ладно.

Помолчали. Он испытующе смотрит мне в лицо:

– Семен Афанасьевич, вы сердитесь?

– Нет. Но я не понимаю, как ты мог уйти. Не понимаю.

– Семен Афанасьевич… – Он вдруг перешел на шепот, словно нас мог услышать кто-то, кроме Костика. – Я тогда решил остаться. Выхожу от вас – помните, ночь уже была, а тут Плетнев. Говорит: тряпка ты, поманили – ты и остался. Ну, я и пошел.

– Вот тут-то ты и поступил, как тряпка.

Мне хотелось сказать ему, что, видно, многое еще должно случиться, прежде чем он всерьез поймет, в чем настоящее мужество и настоящая самостоятельность. Но не стоит говорить – слова сейчас не дойдут до него, да он и слушать не станет. Он должен говорить сам. Тем же быстрым шепотом, взахлеб, ничего уже не пряча и не взвешивая, о выкладывает все, что накопилось на душе:

– Нам с Разумовым не хотелось… Но Разумову с ним не спорить. Он Плетня всегда слушался…

– А ты?

Король отмахивается коротким жестом – ему не до моих вопросов, он должен поскорей выговориться до дна.

– Пришли в Ленинград – и разругались. Ничего не ладится, все вкривь и вкось. Ни к чему душа не лежит. Плетень говорит: «Чего вы как отравленные? Уеду, говорит, от вас. Ну вас к черту! Еще без меня наплачетесь». И уехал. Только он без нас тоже никуда, он вернется. А нас не найдет – как же?

– Сообразишь, как предупредить. Да и он поймет, где вас искать.

– Он гордый, он в Березовую не пойдет.

– Он не гордый, а вздорный. Понимаешь? Глупый петух, вот и все.

Мимо нас прошла женщина с сумочкой, удивленно оглядела нас; прошла несколько шагов – оглянулась. Прошла няня с двумя детишками – тоже оглянулась раз, другой. Каждый смотрел в нашу сторону с любопытством. Но Король ничего не замечал.

На трехколесном велосипеде проехал мальчуган лет шести. Костик сполз с моих колен и побежал следом.

Где-то за кустами раздался осторожный, приглушенный свист. Король обернулся, привстал и окликнул негромко:

– Иди, иди, не бойся!

Я тоже приподнялся: к нам уже бежал улыбающийся Разумов.

– А я гляжу – с кем это ты? – говорил он еще на бегу. – Здравствуйте, Семен Афанасьевич! А я думаю – засыпался Король, подходить или нет?

– Едем, – сказал Король. – Можно сейчас ехать, или у вас еще какие дела?

– Едем. Костик! Где ты там?

Костик появился на велосипеде – на том самом, за которым он от нас убежал. Он крепко держался за руль, но катил его владелец машины, мальчик постарше, глядевший на Костика снисходительно и покровительственно. Мальчик остановил велосипед перед нашей скамейкой.

Во взгляде Костика была мольба:

– Еще немножко!

– Едем, – сказал я. – Король с нами.

Костик поспешно слез с велосипеда.

– Спасибо, я уже покатался! – сказал он, передавая машину ее хозяину, и, тут только заметив Разумова, обрадовался: – И Володя!

– Ага, и я. Здравствуй, Костик! – отозвался Разумов и тоже улыбнулся, ласково щуря синие глаза.

Шагаем вчетвером – малыш, двое изрядно оборванных подростков и я. Со стороны поглядеть – странная компания.

– Беспризорников ведут? – с недоумением сказала встречная девочка лет десяти.

– Вряд ли: с ребенком… – долетел до нас ответ матери.

Король передернул плечами.

– Беспризорников, ясно, – с усмешкой повторил он.

– Ну, одеты мы с тобой в самом деле… – примирительно сказал Разумов.

И снова мы в вагоне. За окном вдруг темнеет, по стеклу вкось ползут крупные дождевые капли. Костику больше не любопытно глядеть в окно, он не сводит глаз с Короля:

– Ты больше не уедешь? Нет?