— Я стараюсь помочь!

В отличие от людей, с которыми работал Рурк, Нина не обращала на его вспышки гнева никакого внимания.

— Что это с вами, мистер Макнайт?

Рурк бросил на нее недобрый взгляд.

— Со мной ничего, если вдруг ты не задумала содержать мой департамент на сумму в несколько бумажек.

— Лжец. Как будто урезание бюджета тебя испугает.

Нина положила руки на стол и внимательно посмотрела на Рурка.

Он не поддался этому взгляду. Нина Романо была красивой, одинокой, все ее любили. Годами люди в городе хотели влюбляться и жить долго и счастливо. Городской мэр и шеф полиции. Слишком привлекательно, чтобы устоять.

Единственная проблема заключалась в том, что они не подходили друг другу. И оба это знали. Тем не менее уважали друг друга. Когда Нина спросила Рурка, что его гложет, тот не стал ничего отрицать.

— Меня все достало, — признался он.

— О. — Нина понимающе кивнула. — Это СПУД.

— Что это?

— Синдром после ухода Дженни.

Очень смешно, подумал Рурк.

— Когда Дженни жила со мной, она постоянно выводила меня из себя. Я решил, что ей лучше уехать.

Нина рассмеялась:

— Макнайт, я не устаю тебе поражаться!

— Что ты имеешь в виду?

— Ты сох по Дженни с тех пор, как мы были детьми.

— Я… э-э-э… вроде так и сказал ей, перед тем как она уехала.

— И она все равно уехала? — удивилась Нина.

— Да.

— Значит, ты ей так и не сказал.

— Говорю же тебе! Я сказал!

— Ладно, как ты ей это сказал?

Рурк на секунду задумался.

— Я сказал, что встречаюсь со столькими девушками потому, что ни одна из них не является ею.

Нине потребовалось несколько минут, чтобы отсмеяться и взять себя в руки. Потом она кинула в Рурка карандаш.

— Прекрасно, гений!

— Что?

— Если я объясню, почему этого не нужно было говорить, ты все равно ничего не поймешь.

— Слушай, давай сменим тему? Понятно же, что Дженни лучше жить в Нью-Йорке…

— Боже, Макнайт, ты только этим и занимаешься! — воскликнула Нина.

— Чем?

— Ты постоянно пытаешься найти причину, по которой не можешь быть с Дженни или другой хорошей девушкой. Почему?

— Не нужно проводить анализ моей личной жизни, Нина, — предупредил Рурк.

— Точно. Ты ведь так прекрасно сам с этим справляешься. — Нина показала Рурку коробку, полную фотографий и бумаг. — Это может поднять Дженни настроение.

— Что это?

— Я написала обращение к людям. И вот. Они принесли так много вещей.

Вскоре после пожара Нина написала открытое письмо жителям Авалона, в котором объяснила, какое горе постигло Дженни. Она попросила принести копии фотографий или вещи, которые связаны с семьей Маески и пекарней. Никого не удивило, что вещей оказалось великое множество: старые фотографии, календари 60-х годов с изображением пекарни, письма, в которых люди делились своими воспоминаниями, удивительное множество фотографий Маришки Маески. Представители школы, где училась Дженни, принесли копии фотоальбомов каждого учебного года. Рурк перебирал вещи и заново был поражен тем, какие чувства будила в нем Дженни. Она была такой красивой. На каждой фотографии. Она улыбалась в камеру. Рурк попытался представить, каково это — потерять все. Был момент в его жизни, когда он оставил все и ушел, ничего не взяв с собой. Но это не одно и то же. Рурк был рад оставить свою старую жизнь и все вещи, связанные с ней.

Он наткнулся на газетную вырезку, датированную 30 августа 1995 года. На ней было фото Дженни и Джоуи. Их лица излучали счастье. «Миссис Маески объявляет о помолвке своей внучки Дженнифер Энн Маески и капрала Джозефа Сантини… свадьба запланирована на лето».

Воспоминания, болезненные даже сейчас, жгли Рурка изнутри. Он накрыл коробку крышкой.

— Дженни знает об этих вещах? — спросил он у Нины.

— Нет, люди продолжают приносить вещи. Я подумала назначить тебя ответственным за их сбор.

— Нет. Ни за что.

Одно было Рурку ясно. Его до сих пор преследовало чувство, наполнившее его в ночь пожара. В один момент Рурк решил, что потерял Дженни, и тело тогда пронзила жгучая боль от одной мысли: он так и не рассказал ей о своих чувствах.

Дженни вышла из метро у Рокфеллеровского центра и почувствовала себя здесь чужой. Она попыталась влиться в поток спешащих людей, одетых для деловой встречи, но это чувство ее не покинуло. Она была здесь чужой. Конечно, Дженни до этого бывала в Нью-Йорке, но только в качестве туриста. Бабушка с дедушкой привозили ее сюда посетить музеи и посмотреть балет. А еще они два раза приезжали на великолепные пьесы на Бродвее. На «Красавице и чудовище» бабушка плакала, а дедушка боролся со сном. В другой раз они пошли на драму под названием «Да». Она повествовала об ирландской семье. Пьеса была очень грустной, но до невозможности интересной.

В следующий раз они приехали посмотреть на коллекцию Фрика. В этом месте, где столько людей впервые вдохнули воздух Америки, было что-то мистическое. Бабушка и дедушка говорили мало. Они смотрели на фотографии переполненных залов ожидания, общежитий, крыш, на которых играли дети. Долго рассматривали стенд со старыми вещами: потрескавшимся кожаным портфелем, детским башмачком, билетом, иммиграционным сертификатом с печатью. С тихим благоговением они нашли свои имена, выгравированные на одной из медных табличек, что висели по всему периметру территории музея. Они проследили буквы имен своими пальцами, и Дженни никогда не забудет, как они обнялись перед этой табличкой. Ветер трепал их волосы, а вдалеке виднелась статуя Свободы. Все смешалось: печаль, сожаления, благодарность — и в этот момент Дженни, наконец, увидела отблеск того, какими были ее бабушка и дедушка. Только что поженившимися детьми, которым пришлось бежать в другую страну, полностью уверенными в том, что своих семей они уже никогда не увидят.

Дженни было тринадцать лет. Ее переполняла любовь к бабушке и дедушке и, как она выяснила для себя, злость на мать. В тот же год они посетили Клойстерс, средневековый музей на другом конце Манхэттена. Добирались туда на автобусе. И, проезжая через Верхний Ист-Сайд, Дженни знала, что где-то здесь находится дом Рурка Макнайта, потому что они с Джоуи однажды объяснили ей его местоположение. Дженни в изумлении смотрела на здания «позолоченного века», парки с аккуратно подстриженными кустами и деревьями, везущих коляски нянь в накрахмаленных передниках, сияющие лимузины, уносящие своих драгоценных пассажиров.

Дженни помнила, как она подумала: вот каков он, мир Рурка. И почувствовала себя здесь чужой. Как и