– Ни-ни! – не унимался Бэтс. – Миссис Винтроп – королева Бостона, а ван Тьювер – король Гарвардской университетской колонии, и оба уже в силу своего положения должны держать себя иначе, не так, как простые смертные.

Сильвия расхохоталась.

– Однако вы дипломат! Ну, ну, продолжайте!

– Ван Тьюверу ставят в укор то и другое: и его обращение с людьми, и его образ жизни. Но он не может держать себя и жить иначе. Его воспитывали соответственно его колоссальному состоянию и втиснули уже в известный жизненный строй помимо его воли и участия. Свою надменность и монументальность он вывез из Англии. Разве вы не знаете, мисс Кассельмен, что американская непринужденность и непосредственность считаются там дурным тоном?

– Да вы вдобавок еще красноречивы, мистер Бэтс! – шутила Сильвия. – Говорите, говорите, я слушаю.

– У ван Тьювера гораздо больше хороших качеств, чем думают люди, мало знающие его. Он человек слова, очень аккуратен, порядочен. Но это, так сказать, добродетели. В нем есть и интересные черты.

– Например? – подхватила Сильвия.

– В нем есть что-то демоническое!

– Ой! Ой!

– Да. Уверяю вас! У него железная воля. И если он что-нибудь наметил себе, он этого добьется, чего бы это ему не стоило. Он гораздо сложнее, чем кажется. С таким человеком интересно померяться силами.

– Однако вы, пожалуй, раззадорите меня, и я из любопытства пожелаю еще раз поболтать с вашим героем.

И, подумав немного, добавила:

– Ладно, скажите его величеству, что я дам ему еще одну аудиенцию!

Сильвия обещала ван Тьюверу прокатиться с ним в автомобиле на следующий день. Он приехал в конном экипаже и объяснил, что завтракал в Кембридже и на обратном пути застрял – в моторе не хватило бензина.

– Мой шофер страдает слабоумием! – сказал ван Тьювер, и в тоне его голоса Сильвия уловила неприятно резанувшее ее напускное добродушие. Автомобиль приехал позже, чем он рассчитывал, и Сильвия с изумлением слушала, как он делал выговор шоферу. Тот попробовал было оправдаться, но ван Тьювер не дал ему и слова сказать.

– Да я вас и слушать не желаю! Вы не имеете права давать мне какие бы то ни было объяснения. Вы знаете, что я требую от своих слуг только исполнительности. Я вас больше держать не буду. Ищите себе другое место.

– Слушаюсь! – ответил шофер.

Сильвия села в автомобиль, едва понимая, что говорит ей ван Тьювер. Ее смутили не его слова. Он, конечно, вправе был сделать выговор шоферу. Ее поразил его тон, резкий, острый, как нож. Ему, очевидно, и в голову не приходило, что она обратила внимание на эту сцену. Он, вероятно, даже счел бы это признаком дурного тона.

Но она хотела быть справедливой и говорила себе, что ее удивило подобное отношение к белому слуге, а не сама жестокость к подчиненному. У них, на Юге, совершенно разное отношение к белым слугам и к неграм. К белым относятся гуманно и щадят их человеческое достоинство, а негров и за людей не считают. Обругать негритянку «обезьяной» или отодрать негра за уши за малейшую провинность считается там в порядке вещей. Но говорить так с человеком белой расы – без гнева, но с холодной, угрюмой злобой – это казалось ей диким.

Они тотчас вернулись к вчерашнему разговору. Сильвия стала объяснять ему, почему ей невозможно взять на себя роль его друга. Уже одни условия его жизни ей чужды и мало симпатичны. Хотя бы этот раскол в университетской колонии. Здесь две совершенно противоположные друг другу группы. Одна работает и проникнута истинно демократическим духом, другая развлекается и всячески старается поддерживать свое сословное достоинство и отстаивать сословные преимущества. Симпатии Сильвии были на стороне первой группы, к которой ван Тьювер не принадлежал.

– Да и что для вас этот университет! Разве он дает вам что-нибудь, чего вы не могли бы иметь в любом ином месте? Здесь учатся люди со всех концов Америки, и среди них только вы один занимаете исключительное, обособленное положение. Вы ни с кем не сходитесь, а между тем вы ведь слишком умны для того, чтобы отрицать в других ум, знания, привлекательные черты характера.

– Нисколько! Но я не могу знакомиться со всеми, у меня слишком мало времени для моих личных дел… – И, уловив насмешливую улыбку на лице Сильвии, добавил: – Это правда! Вы не хотите или не можете этого понять. Потом, скажите, разве вы поддерживаете знакомство со всеми, кто случайно представлен вам?

– Да ведь мы о разных вещах говорим, мистер ван Тьювер! Я девушка. И далеко не свободна в своих поступках. Могу вам, однако, сказать даже о себе. В прошедшем году я танцевала на университетском балу в Нью-Йорке, где один из моих кузенов получил ученую степень. Мне представили одного студента, оказавшегося из другой корпорации, враждебной аристократической корпорации моего кузена. Этот молодой человек произвел на меня прекрасное впечатление, и я танцевала с ним опять и опять, хотя все негодовали. Как! Нарушать солидарность! «Какая странная солидарность!» – отвечала я. – Солидарность значка!

– Все это прекрасно, – ответил ван Тьювер. – Красивым женщинам разрешается иметь свои капризы. Но общественные и товарищеские отношения основаны на других принципах. Люди известного круга не могут сближаться с людьми другого круга.

– И для того чтобы избежать сближения с товарищами, вы живете закрытым домом?

– Закрытым домом! Мало ли людей живут закрытыми домами! Ваш отец тоже живет закрытым домом!

Сильвия рассмеялась.