5/8/44

Имена 23 офицеров, которые так или иначе были связаны с покушением, объявлены по радио. Первым в списке значилось имя Витцлебена! Офицерский суд чести, возглавляемый Кейтелем и Рундштедтом, подал петицию об исключении этих офицеров из рядов армии и о передаче их народному суду. Как и прежде, о Харденберге не было сказано ни слова…

6/8/44

Действуя от имени начальника отдела кадров Высшего командного состава (Шмундт), военный комендант Алленштейна принес мне список фамилий офицеров, приговоренных к смерти за участие в покушении на фюрера 20 июля. В списке также значились имена офицеров, которые были вовлечены в заговор и уволены из-за этого из армии, но перед судом еще не предстали. Шокирующий документ — и первое официальное свидетельство об аресте моего адъютанта Харденберга, о котором сказано, что «он ждет суда».

8/8/44

Ночью по радио сообщили, что Витцлебен, Гепнер, фон Хасе и еще несколько офицеров, принимавших участие в заговоре, были приговорены народным судом к смерти и повешены!

12/8/44

В последние дни газеты печатают длинные отчеты о допросах, а также признания главных участников заговора. Что и говорить, пугающие свидетельства! «Дойче Альгемайне [502] Цайтунг» написала совершенную правду:

«Это было политическое преступление, и чрезвычайно важно, чтобы это событие стало уроком политики для всей нации и послужило делу укрепления и наращивания наших военных усилий».

К счастью, выяснилось, что у младшего сына моей жены не скарлатина, а обыкновенная простуда. Вчера на его имя пришла повестка, где сказано, что он зачислен на службу во вспомогательные войска и должен прибыть в часть 14 августа. Сегодня утром жена поехала в Померанию, чтобы повидать его прежде, чем он отбудет по месту службы.

19/9/44

Недавно я узнал, что Лендорф тоже замешан в деле покушения на фюрера и арестован. Застрелился Клюге?!

Начало октября 1944 года Шмундт скончался от ран, которые он получил во время покушения на фюрера 20 июля. Раньше, когда война еще только началась, он был со мной очень мил. Даже после моей встречи с фюрером в июне 42-го, когда я просил за генералов Штумме и фон Бойнебурга, он продолжал находить для меня такие добрые и теплые слова, что мне всякий раз казалось, что я их недостоин. И вдруг — не знаю, почему — напряженное лицо, злые глаза… Все началось с намеков и недомолвок, которые он себе позволял, отвечая на мои вопросы о причинах моей отставки. Потом, отвечая на те же самые вопросы, он стал откровенно мне лгать. И наконец, он стал допускать по отношению ко мне такое неприкрытое недоброжелательство, что я могу объяснить [503] это лишь комплексом вины, другими словами — больной совестью!

У Шмундта никогда не было своего собственного мнения относительно проводившихся операций. Иначе говоря, отвечая на вопросы о моей отставке, он, без сомнения, находился под чужим влиянием. При всем том ничто не мешало ему давать мне вежливые и ясные ответы, не допуская при этом обидных намеков или оскорбительных выпадов в мой адрес. Однако случилось обратное! Разговаривая с Лендорфом о моем деле в конце 43-го года, он намеренно грубо меня оскорбил, что совершенно немыслимо для человека старой прусской школы. Его смерть избавила нас от серьезной конфронтации, которая после войны стала бы неизбежной.

Середина октября 1944 года 19 октября мэр впервые объявил о мерах, которые необходимо принять на случай эвакуации из Восточной Пруссии, где мы с женой проживаем в настоящее время. Население, скот и ценный инвентарь должны эвакуироваться не на запад, но на север?!

18/10/44

При посредничестве оберста фон дер Гребена из группы армий «Центр 1» я навел справки у Верховного командования сухопутных сил на предмет того, как должен вести себя фельдмаршал, находящийся «в распоряжении фюрера», в случае если его призовут в «фольксштурм». 20 октября Гребен, переговорив с начальником Генерального штаба, ответил:

«Предполагается, что все будет идти обычным порядком». Такой ответ меня нисколько не устроил. Я попросил Гребена связаться с генерал-фельдмаршалом фон [504] Кюхлером, который также проживает в Восточной Пруссии и находится в сходном с моим положении, и спросить у него, что он думает по этому поводу. Выяснилось, однако, что Кюхлер «вообще пока не думал об этом деле».

23 октября я позвонил своему клерку в Берлин и приказал ему проинформировать подполковника из отдела кадров Бринка, который «отвечает» за фельдмаршалов, о моем запросе Верховному командованию сухопутных сил и о полученном от него ответе. Кроме того, я велел ему передать на словах подполковнику следующее:

«Я готов приступить к исполнению служебных обязанностей, как только меня призовут на службу. Считается, однако, что я нахожусь «в распоряжении фюрера». Хотелось бы знать, как при таких условиях мне следует себя вести, если меня вызовут по поводу вступления в «фольк-сштурм» в кабинет местного партийного руководителя, так как «фольксштурм» находится сейчас в ведении партии. Сложность заключается в том, что фельдмаршал не может подчиняться никому, кто ниже его рангом».

26 октября клерк ответил, что подполковник Бринк придерживается аналогичного со мной мнения. Другими словами, он признает, что Верховное командование сухопутных сил дало мне неадекватный ответ, и обязуется прояснить этот вопрос. Я сказал, что с меня довольно и вербального подтверждения моей правоты.

31/10/44

После встречи подполковника с начальником отдела кадров, мне пришел ответ, что «по возрасту» я уже не подхожу для «фольксштурма». Однако если я так уж хочу вернуться на службу, то мне предпочтительнее апеллировать к рейхсфюреру Гиммлеру.

Итак, это дело для меня завершилось. Запрос, сделанный мной 23 октября, должен был продемонстрировать руководству, [505] что я готов служить, и фюрер может в любой момент меня призвать. К Гиммлеру я обращаться не стал — не хотел, чтобы он унизил меня отказом.

25/11/44

Мероприятия, связанные с подготовкой к эвакуации, которые проводит местное партийное руководство, носят на себе отпечаток неопытности и не отвечают реальному положению вещей. Если дело дойдет до эвакуации, нам придется полагаться только на самих себя и обходиться своими средствами. Многочисленные поезда, которые отходят из центров сбора эвакуированных, расположенных неподалеку от фронта, подрывают моральный дух солдат и населения, но избежать этого невозможно. Мой шофер Каллинич, пытавшийся сделать в Нейденбурге кое-какие покупки, сказал:

«Все эти люди ведут себя так, словно их здесь уже нет!»

Мы прилагаем все усилия к тому, чтобы занять делом людей, обитающих на нашей ферме, как если бы никакой эвакуации не проводилось и никакая опасность нам не угрожала.

3/12/44

Фюрер поздравил меня с днем рождения.

Моего бывшего адъютанта Зольмса арестовали несколько дней назад. Как говорят, причина его ареста связана с тем, что он управляет хозяйством в поместье Барут. которое принадлежит его брату- князю, арестованному по делу заговорщиков. Так как мой клерк в свое время работал в поместье Барут секретарем, его также задержали и допросили. В результате всех этих пертурбаций я оставил намерение искать пристанище у Зольмса. На допросе клерк сказал, что я отказался от мысли остановиться у Зольмса, [506] как только узнал о начавшемся по его поводу расследовании (между прочим, Зольмс имел контакты и с Харденбергом). Клерка также спросили, правда ли это, что большой лимузин, припаркованный в Каселе, является даром фельдмаршала Бока его адъютанту Зольмсу! Мой клерк совершенно правильно охарактеризовал это обвинение как «надуманное и лживое». В скором времени расследование выявило, что автомобиль был на совершенно законных основаниях реквизирован армией год или два назад.

Это все, конечно, мелочи, но они характеризуют мое нынешнее существование.