считать за счастье, если им удавалось дотащиться до моря. Гассан-Паша видел гибель лучших воинов своих, он довольно испытал храбрость и стойкость осажденных и потому, отказавшись от дальнейшего приступа, уступил место Мустафе-Паше, который в продолжение шести часов штурмовал те же самые посты с храбрейшими янычарами своими. Но все тщетно! Героический отпор христиан истощил мужество и горячность оттоманов. В Мальте все взялись за оружие, даже дети появлялись на бреши и, не имея еще силы владеть копьем или мечом, поражали нападающих тучами камней. 2500 турков погибли в этот день. Осажденные потеряли 40 рыцарей и 200 солдат, и ни один из сражавшихся не остался без ран.
Несмотря на продолжительность и трудности осады, несмотря на огромные потери, турки не отказывались еще от своих намерений. Между Мустафой-Пашой и Пиали-Пашой часто возникали несогласия, но эти раздоры всегда уступали живейшему соревнованию, и после нескольких дней отдыха или распрей, принимались с новой деятельностью за осаду. Если бы мы хотели писать полную историю этой знаменитой осады, то должны были бы исчислить обширные осадные работы турков, их бесчисленные траншеи, подземные галереи, через которые проходили в ров, мины, подведенные под стены, мосты, переброшенные с контр-эскарпов на эскарпы, хитрости, ложные известия, которыми старались лишить мужества осажденных, нечаянные нападения и отчаянные атаки, и тысячи отдельных примеров мужества и жестокости, обозначающих все войны, особенно же войны тогдашнего времени. Но мы ограничимся только главнейшими действиями.
Паши разделили между собой осадные операции. Мустафа осаждал остров Ла-Сангаль, а Пиали — город. И тот и другой пробили уже значительные бреши, но до сих пор все приступы оставались безуспешными. Наконец сговорились попытать одновременный штурм в условленный день и час, чтобы разделить силы осажденных и достигнуть легчайшей победы. Солдатам обещали самые блестящие награды в случае победы и угрожали в противном случае гневом султана и ужасными казнями. В то же время попытались испугать христиан, показывая вид, будто новоприбывший флот привез подкрепления. Кончив все приготовления, приступили к общему штурму. Атака Мустафы, гораздо слабейшая, чем можно было ожидать, была скоро отбита, и с этой стороны городу было уже нечего опасаться, зато Пиали-Паша, горя желанием овладеть городом и присвоить себе таким образом всю честь предприятия, действовал с большою силою и смелостью. Четыре тысячи турков, окружавших императорское знамя, втихомолку собрались в траншеях, и в ту минуту, когда паша сообразил, что осажденные бросились отстаивать остров Ла-Сангаль, он подал знак идти вперед. Минуту спустя оттоманское знамя явилось на верху парапета и, раздуваемое ветром, распустило свои широкие складки. Вторжение турков было так быстро, что они с первого удара взошли на вершину бреши. Но здесь встретил их рыцарь Мальдонна с горстью храбрых, о которых разбилась вся их стремительность. Будучи слишком малочисленны, христиане все-таки должны были бы наконец пасть, и тогда город был бы взят. В городе объял всех ужас. Женщины, смотревшие со своих террас на ярость сражающихся, думали, что вал в руках неприятеля, и своими криками удваивали беспорядок и испуг. В эту критическую минуту на место побоища явился гроссмейстер, окруженный ста пятьюдесятью рыцарями, готовыми закрыть его своими телами. Узнав об опасности, Жан де-ла-Валетт спросил свое оружие, надел маску, опоясал мечь, взял в руку копье и со всею возможною скоростью пошел к бастионам, которые считал взятыми. Никакое смущение, никакое внутреннее движение не выражались в чертах его; взор его был ясен и горд, как прекрасные дни его молодости. «Дети, — говорил он следовавшим за ним, — дети, настал час сразиться и умереть за Бога и святую веру. Не имейте ни страха, ни сомнений. Каков бы ни был конец, день этот наш!» Не видя на конце улицы неприятеля, он сообразил, что опасность не так велика, как полагал, и что христиане, уступив бастион, держались еще во внутренних укреплениях. Тогда он надел латы и продолжал идти вперед, решившись победить или умереть. Сопровождавшие его рыцари первые бросились к бреши и тем выручили защитников ее. Гроссмейстер следовал близко за ними, он пришел на куртину, взошел на парапет, вмешался в толпу сражающихся и дрался как простой воин. Его просили уйти, командор де-Мендоза бросился к ногам его посреди схватки и представлял ему, что от его жизни зависит спасение всех, а смерть его погубит Мальту невозвратно. Но все было тщетно. Жан де-ла- Валетт не покинул бреши, пока турки не были отбиты и едва унесли с собой императорский штандарт, влача его в крови и пыли. Убедившись при этом случае в великости опасности и пользе своею присутствия на месте битвы, он оставил дворец и поместился близ того места, которое только что выручил. Неприятельская артиллерия громила дом, в котором он поселился, но он отвечал на все новые представления, что на 72 году не может кончить жизни с большею честью и достойнее пройденного поприща, как умирая за Бога и веру с братьями и лучшими друзьями своими.
Новые атаки вскоре подали повод к новым подвигам. Часто казалось, что турки овладеют брешью, не раз они считали себя обладателями города, но в самые опаснейшие минуты христиане оставались непоколебимы, и победа всегда увенчивала их мужество. Число их уменьшалось с каждым приступом, самые жестокие и незаменимые жертвы приносились ежедневно спасению города, и сам гроссмейстер был ранен. Число сражавшихся уменьшилось до того, что больные и раненые должны были возвратиться на стены. Артиллерия турецкая не умолкала, и стены в иных местах были до того разрушены, что грудь и оружие рыцарей служили там единственной опорой. Народ мальтийский, женщины, дети, воодушевленные примером гроссмейстера, поражали врагов тучами камней, метали в них капканы, которые ранили голову, запутывались в одежде, или падали на ноги и искалечивали их. Бились на кучах мертвых и умирающих, потому что с той и другой стороны не имели ни времени, ни средств убирать их. Жан де-ла-Валетт появляется на самых опасных местах, и, казалось, само провидение охраняло его среди стольких опасностей.
В исходе августа христиане, видя некоторые признаки перемены погоды, начали надеяться, что неприятель будет принужден снять осаду, когда вдруг им стала угрожать близкая гибель. Кастильский пост, часто штурмованный и всегда удачно отстоянный, впал в руки неверных. Впрочем, они овладели им не приступом, а вернейшим средством — сапою, защищаемой рядом бочек, наполненных землей. Неприятель легко удержался наверху бреши, и рыцари были принуждены отступить во внутренний редут. Оттоманы обладали теперь такой важной позицией, что овладели бы неминуемо городом, если бы она долго осталась в руках их. Собрали военный совет, но никто не находил средства спасения. Почти все рыцари были того мнения, что должно покинуть город и отступить в замок Св. Ангела с оружием, припасами военными и съестными. Один гроссмейстер не разделял этого мнения. Он доказал, что это предприятие представляет самые гибельные последствия, и туркам легко будет овладеть замком, пользуясь беспорядком, неизбежным при отступлении. Он доказал, что как скоро уступят город, остров Ла-Сангаль падет также, потому что он не может устоять один. Затем просили гроссмейстера, чтобы, по крайней мере, он заперся в замке с казною и архивом ордена, но он отвечал, что не расстанется до самого конца со своими братьями по оружию и, не теряя более времени в пустых рассуждениях, занялся средствами к изгнанию неприятеля из кастильского поста.
Непоколебимое мужество, удивительная плодовитость ума и знание военного дела скоро открыли ему решение задачи. Прогнав неприятеля, он с неимоверной быстротой соорудил новый вал на развалинах старого и таким образом закрыл брешь, которую турки считали вратами к победе.
Между тем как осада тянулась, отряды, обещанные испанским королем Филиппом II и доном Гарсиею, вице-королем Сицилии, наконец соединились, и вскоре в виду Мальты показался христианский флот. Алуч-Али поручено было опознать его. Возвратясь, он объявил, что корабли вышли опять в открытое море, но он полагал, что весь флот появится скоро и, вероятно, постарается силой войти в гавань Мирза- Мушиет, чтобы овладеть турецкими галерами в то время, когда экипаж будет на берегу. Пиали-Паша, желая прежде всего спасти свои суда, объявил, что намерен выйти в открытое море, чтобы не подвергнуть неминуемой гибели их. Однако же турецкий военный совет решил, что надо попытать приступ со всеми войсками, после чего, в случае неудачи, подумать о средствах к скорому отъезду. Но турецкие войска были истощены усталостью, голод, жажда и болезни начали поражать армию, и все думали только о том, как бы удалиться из земли, столь пагубной для них. Начальники не знали, к какому средству прибегнуть, чтобы привести войска к повиновению, когда Гассан-Паша объявил, что лично пойдет на штурм со своими пиратами и собственной рукой водрузит знамя Алжира на бреши. Мустафа поклялся, что взберется на вершину бреши и что, если достанет у него еще столько сил и жизни, покажет своим войскам путь к победе! Немедленно сделали все приготовления, каждому был указан пост его, пушки загрохотали снова, и все предсказывало беспощадную борьбу. Но эта последняя попытка не удалась, наступила минута, когда они должны были отказаться от торжества, отныне уже невозможного: знамение освобождения засияло над
