тот же вечер высадился с 1500 человек и расположился лагерем на холме, владычествовавшем над окрестностями Алжира, между тем, как флот его запирал рейд. Гуго де-Монкада немедленно хотел пробить брешь и штурмовать город, но начальник артиллерии сильно оспаривал это мнение в военном совете и предлагал не начинать наступательных действий, пока не прибудут арабы, которых тлемсенский султан обещал прислать для удержания в бездействии племен Метиджской равнины и горцев Атласа, которые появлялись уже в значительных массах на окраине равнины. Члены единодушно одобрили боязливую осторожность Рейберы и главнокомандующего, не смели взять на одних себя ответственность за успех или неудачу. Шесть дней протекло в совершенном бездействии, после чего, вместо подкреплений, обещанных тлемсенским султаном и все еще не приходивших, армия с ужасом увидела, как поднялся северный ветер, который, крепчая с часу на час, вскоре превратился в страшную бурю. Корабли, бросаемые один на другой, разбивались в щепы. Тщетно матросы испускали крики отчаяния, заглушаемые бурей, напрасно простирали руки к берегу, со слезами прося о помощи, которой никто не мог подать им. Двадцать шесть кораблей были брошены на берег у мыса Каксина и 4000 человек погибли в этот страшный день. При этом бедствии Хеир- Эддин выходит из Алжира, становится во главе бесчисленной толпы арабов и атакует лагерь, расположенный на холме. Испанцы отступают, но только с величайшим трудом и значительной потерей достигают берега. Здесь, оборотясь спиною к морю и защищаемые несколькими возвышенностями почвы, они выдерживают последний страшный напор. В это время буря, продолжавшаяся целые сутки, несколько утихла, главнокомандующий воспользовался этим, чтобы поспешно посадить остатки своей армии на уцелевшие корабли. Но едва эскадра вышла в море, как буря возобновилась и выбросила на берег галион, нагруженный артиллерией, порохом, ядрами, с солдатами и несколькими значительными офицерами. Мавры, столпившиеся на берегу, бросились на корабль и пытались овладеть им, но испанцы, поощряемые отчаянием, два дня защищались против мавров, имевших только стрелы и пики. Еще несколько часов, и они были бы спасены, потому что испанские галеры, услышав шум битвы, возвратились по прекращении бури к берегам, чтобы постараться спасти кого-нибудь. К несчастью, подошел турок с белым флагом и от имени Хеир-Эддина предложил этим мужественным солдатам свободу, если согласятся уступить корабль свой, и начальник экипажа, видя, что боевые припасы почти истощились и не надеясь ни на какую помощь, согласился на предложение, в котором не видел ничего подозрительного. Его и солдат привели к Хеир- Эддину. «Обязаны ли в вашей земле, — спросил Хеир-Эддин, — благородные люди держать данную ими клятву?» — «Под опасением стыда и даже наказания, смотря по важности проступка!» — воскликнули все дворяне. «В таком случае, — возразил Хеир-Эддин, — я имею право велеть отрубить вам головы, чтобы отомстить за убийство турков, зарезанных Мартином Арготом в противность эль-калааской капитуляции, но я удостаиваю жалости презренных, недостойных гнева правоверного. Благородные из вас сделаются рабами моих служителей, и одни простые солдаты воспользуются обещанной свободой, чтобы они могли рассказывать в Испании, что Хеир-Эддин столь же милосерден, как страшен».
Катастрофа, уничтожившая часть испанской эскадры, сделалась для алжирцев источником богатства. Море, выкидывая на алжирский берег обломки кораблей, снабдило жителей множеством предметов, в которых они нуждались: железо, дерево, пушки, бочки с порохом, канаты и даже несколько уцелевших небольших судов, которые, брошенные волнением на мелководье, засели в песке, достались им.
В алжирских казематах в это время накопилось столько невольников, что Хеир-Эддин, опасаясь возмущения, обратился к оранскому губернатору с предложением выкупить их, но, не получив даже ответа, он так оскорбился молчанием испанского коменданта, что приказал убить несчастных. Их отвели в добром порядке на морской берег, у Баб-Азуна, как будто желая употребить на спасение потонувших кораблей, и когда они собрались все, турки бросились на них с мечом в руке, и из трех тысяч пленных только семьдесят четыре человека избегли резни, чтобы искать в волнах менее страшной смерти, но их поймали и заперли опять в тюрьму, потому что бесчеловечные палачи устали купаться в крови. Король испанский, уведомленный об этом отвратительном событии тотчас отправил галеру с 120'000 червонцев и с предписанием коменданту Пеньона немедленно исторгнуть из рук пиратов несчастных, оставшихся в живых, между которыми находилось несколько человек из первых фамилий Кастилии и Арагона. Но Хеир- Эддин, все еще гневаясь на неосторожное презрение, отказался от денег и просьб испанских депутатов. Еще 36 христиан вывели перед Морскими Воротами и казнили в виду гарнизона Пеньона, слишком слабого для того, чтобы воспротивиться таким жестокостям. Тела зашили в мешки с камнями и бросили в море.
Ободренный этими излишествами, за которые никто не мстил ему, Хеир-Эддин не знал более границ своим желаниям, он задумал новые войны и мечтал ни о чем меньше, как о покорении всей Северной Африки. Но как человек редкой ловкости, он сперва исполнил политический акт, одна мысль о котором была уже проблеском гениальности.
Понимая хорошо, что, несмотря на неожиданные милости фортуны, на свое необузданное мужество и средства воинских дарований, ему не доставало точки опоры, из которой мог бы извлекать беспрерывные пособия против возмущений подданных и нападений христиан, он задумал стать под покровительство
Турецкой империи. Жертвуя интересами своей безопасности пустым блеском независимости, которую могла погубить малейшая превратность счастья, он стал придумывать средства уничтожить в памяти африканских народов, и даже в памяти своих соратников, воспоминание о своем низком происхождении и не очень почетном звании выслужившегося разбойника.
Несколько дней спустя после поражения Гуго де-Монкада, в то время, когда все торжествовали победу и после бесчеловечного убийства пленных, Хеир-Эддин собрал в касбе знатнейших жителей Алжира, муфтиев, имамов, законников, и сказал им следующую речь: «Теперь, когда мне не остается делать ничего более для счастья и безопасности города, я решился оставить вас и предложить мои услуги нашему верховному владыке, султану константинопольскому, столь славно занимающему сан наместника пророка. Оставляю посреди вас достаточное число храбрых воинов, которые поддержат честь Алжира на суше и на море. Народонаселение ваше увеличено значительным числом андалусских мавров, опытных в ратном деле. У вас есть оружие, корабли, снаряды всякого рода, чтобы с успехом пускаться на новые предприятия. Испанские христиане, эти постоянные враги нашей веры, слишком пострадали в последней экспедиции, чтобы решились скоро возвратиться на ваш берег. Нужны века, чтобы изгладить следы потерь их и уничтожить память о столь постыдном поражении. Когда я приехал к вам, на ваших стенах не было ни одной пушки, теперь, благодарение Аллаху, у вас их более четырехсот, которые, так сказать, сами неприятели привезли вам. Итак, приглашаю вас избрать между собой того, кого почтете достойнейшим управлять вами. Провозгласите его вашим султаном и присягните ему в верности и повиновении».
Ахмед-бен-эль-Кади, которого Хеир-Эддин сделал своим наместником в западных странах, и Мухаммед-бен-Али, которому доверил управление восточными землями, присутствовали также в этом собрании, Хеир-Эддин, продолжая речь свою, сказал: «Если вы будете в каком-нибудь недоумении и вам представятся трудные и важные вопросы, советуйтесь с законниками и с этими двумя храбрыми воинами, пользующимися моей доверенностью. С их советами, помощью их меча и при благословении Всемогущего, вы восторжествуете над всеми препятствиями».
Тогда встал один из знатнейших жителей Алжира, и, бросившись на землю перед Хеир-Эддином, сказал: «Государь, известие о твоем отъезде огорчает нас, или, лучше сказать, поражает, и одно разве насилие заставит нас согласиться на исполнение намерения, противного вашим желаниям и важнейшим интересам Если мы низвергли врагов своих, то обязаны этим торжеством единственно твоей храбрости и мудрости. Твои блистательные подвит посеяли в сердцах христиан страх и ужас, одно имя твое — наша защита. Пока ты останешься посреди нас, нам нечего опасаться неверных, но если ты покинешь нас, они, ничем не удерживаемые, явятся, может быть, для пролития крови правоверных, и пророк наш потребует у тебя некогда ответа у престола Всевышнего за нашу гибель».
Несколько торговцев присоединили свои мысли к этой речи и кончили тем же, умоляя Хеир-Эддина отказаться от своего намерения.
Сословие улемов (докторов закона мухаммедова) также делало ему свои особенные представления, и муфтий, глава их, сказал ему между прочим: «Твое присутствие, государь, необходимо для спокойствия и безопасности города. Ты единственный покровитель жителей и с твоей стороны было бы грешно покинуть их на произвол неверных, которые, без сомнения, ожидают только минуты твоего удаления, чтобы наводнить эту страну потоком немилосердных врагов. Ты намерен участвовать в экспедициях константинопольского султана против Румелии, — но ты ошибаешься, думая, что небо зачтет тебе это в заслугу в такую минуту, когда пренебрегаешь самой важной обязанностью своей. В Константинополе
