своего несчастья, со времени отправления благородных Абенсеррахов, она не надеялась найти защиту против Зегрисов, дикого мужества которых все страшились. Ей не оставалось ничего, кроме перспективы близких, ужасных мучений. В этой крайности молодая христианская невольница предложила ей послать тайного гонца в христианский лагерь и просить помощи дона-Хуана де-Шакона, храбрейшего рыцаря в Кастилии. Несмотря на весьма слабую надежду на эту помощь, Зораида решилась испытать это средство, чтобы избегнуть рук палачей, и продиктовала к дону-Хуану письмо. Молодой невольнице удалось обмануть все взоры при выходе из дворца и счастливо пробраться к аванпосту христиан.

Между тем прибытие блестящего отряда Абенсеррахов распространило радость во всей армии. Фердинанд Арагонский и Изабелла Кастильская видели в поступке этих мужественных союзников залог верного торжества христианства. Гранада, покинутая лучшими воинами своими, преданная внутренним раздорам и диким насилиям владыки малодушного и ненавистного, не могла уже долго противиться. Кастильянские рыцари приняли Абенсеррахов как братьев.

Раз вечером, когда дон-Хуан отдыхал в своей палатке, паж разбудил его и подал письмо. Велико было изумление рыцаря, когда он увидел, что письмо это от эмировой фаворитки, красота которой славилась во всей Кастилии. Зораида умоляла его именем той помощи, которую христианские рыцари клялись подавать каждому страждущему, явиться на защиту ее невиновности и слабости. Дон-

Хуан не колебался ни минуты и немедленно занялся выбором товарищей. Выбор этот был труден в армии героев, равно жаждавших славы и отличия. Наконец он решился и с рассветом дня сообщил свой план избранным.

— Неизгладимым пятном для рыцарей, — сказал он, -- будет, если на испанской почве женщина прелестная, невиновная и несчастная погибнет жертвой низкой клеветы по недостатку защитников. Я получил прошлой ночью письмо от принцессы Гранадской, которая поручает судьбу свою моему мужеству и великодушию. Мне нужны три товарища.

— Я буду одним из них! — воскликнул Понс де-Леон.

— А я вторым! — сказал Агвилар. — Но остается узнать, какими средствами доведем мы это странное дело до благополучного конца.

— Средства? — возразил дон-Хуан. — А какие препятствия будут в состоянии остановить нас, когда дело идет о защите такого прекрасного, благородного дела? Кто осмелится медлить, не рискуя потерять честь свою?

— Никто, — холодно отвечал Де-лос-Донзелос

— Ни страх, ни политическая причина не могут служить предлогом к отказу, но Гранадская принцесса принадлежит к числу неверных…

— Постой! — прервал его дон-Хуан. — Это больше не супруга Абдаллы, нашего врага, это ни христианка, ни мавританка, которая просит нашей помощи, но женщина оклеветанная, угнетенная, приговоренная к страшной смерти, которая через меня взывает к вашему правосудию, а наши рыцарские обеты предписывают видеть во всех страждущих детей одного и того же Бога.

— Хорошо сказано! — отвечал Агвилар. — Я одобряю порыв благородного Хуана де-Шакона. Но, друзья мои, мы здесь вассалы короля испанского, обязавшиеся сражаться под его знаменами, имеем ли мы право пуститься без его ведома на частное предприятие, неудачное окончание которого лишит его четырех вождей? Притом же, благоразумно ли рисковать собой, поверив таинственному посольству, и не должны ли мы опасаться какой-нибудь измены? Мне хочется разъяснить все это, но я не отступаю: располагайте моим мечом, лишь бы мой поступок не оскорбил ни Бога, ни короля.

— А я, — прибавил Де-лос-Донзелос, — имею еще лучшее возражение. Неужели вы думаете, что мавры позволят четырем христианам войти свободно в Гранаду для защиты женщины, которую эмир их намерен погубить?

— Полно возражать! — воскликнул дон-Хуан с худо скрываемым нетерпением. — Это замедляет только понапрасну успех нашего предприятия. Честь говорит иногда громче обязанности. Я поклялся посвятить меч свой спасению прекрасной Зораиды и сдержу свою клятву, чего бы то мне ни стоило. Если хотите помочь мне, то я имею средство проникнуть в Гранаду, не будучи ни узнан, ни подозреваем. Поедем, не сообщив никому нашего намерения, явимся в осажденный город в арабском костюме — продолжительная война снабдила им всех нас — и, чтобы устранить всякую недоверчивость, объедем город и вступим в него с противоположной стороны.

Все одобрили этот проект, и рыцари расстались, чтобы спешно приготовиться. Вскоре они покинули лагерь, и, переодевшись в сливовой роще и покрытые мавританскими бурнусами, направились к городу, куда въехали через полуденные ворота.

В Гранаде царствовало сильное волнение, потому что наступил день казни прекрасной Зораиды. Костер возвышался уже среди Новой площади, палачи, вооруженные факелами, ждали жертвы, и все еще не являлся ни один защитник. Местом битвы назначена была площадь Биваррамбла, окруженная тройным рядом воинов. Посредине возвышался черный помост, на котором супруга Абдаллы должна была ждать окончания боя, если он состоится. С самой зари бесчисленная толпа зрителей заняла все окрестности, жители Гранады с нетерпением ждали развязки мрачной драмы. Большая часть тех даже, которые еще накануне не верили невиновности Зораиды, чувствовали теперь сильную жалость и не одно грозное око омрачалось слезой.

В назначенный час показалось шествие из Эль-Гамры, и прекрасную принцессу снесли в носилках на назначенное место. Все террасы были покрыты опечаленными женщинами, втихомолку проклинавшими Абдаллу, все сожалели о несчастной доле, доставшейся этому грациозному и прелестному существу, и втайне молились, чтобы к спасению невинной жертвы явилась неожиданная помощь. В толпе уже разносился слух, будто племя Гомеров берется за оружие, хочет затеять страшный бунт, и все содрогались при мысли, что, среди возникшей борьбы, неприятель овладеет городом.

Среди мертвого молчания достигла Зораида площади Бивар-рамблы. Она была вся в черном. Медленно взошла она на помост и печальным взглядом окинула толпу.

Тогда предводитель Зегрисов, Мухаммед, обвинитель ее, въехал в ристалище в сопровождении трех воинов, вооруженных с головы до ног. Трубы приветствовали их прибытие, но народ молчал, и четыре защитника клеветы трижды объехали площадь, бросая на всех вызывающие взгляды. Никто не являлся, прелестная фаворитка дрожала от ужаса, и тишину прерывал только топот коней и стук оружия.

Общее ожидание длилось уже час, и срок, назначенный для появления защитников осужденной, истекал, когда снова загремели трубы и четыре замаскированные мусульманина явились у въезда в ристалище. Под длинными белыми бурнусами их виднелись темные стальные панцири богатой отделки, благородная осанка их внушала удивление и почтение.

Один из них подъехал к подножию помоста и поклонился прелестной Зораиде. Трепет благоприятного предчувствия пробежал по толпе и уверил незнакомых воинов во всеобщей симпатии, возбужденной их преданностью.

Подали знак к битве. Четыре нары противников устремились друг на друга с неописанной яростью. Бой был отчаянный. Христиане, укрепляемые сознанием правоты дела, за которое сражались, показывали чудеса храбрости — два Зегриса были убиты в мгновение ока, третий вскоре последовал за ними, а Мухаммед, смертельно раненный дон-Хуаном де-Шакон, просил перед смертью свидания с Мусою. Он поклялся перед ним в невиновности Зораиды и, сознавшись, что низко оклеветал Абенсеррахов, испустил дух, изрыгая потоки крови,

Муса объявил всенародно это торжественное признание. Веселая музыка тотчас приветствовала славу победителей, прелестная супруга Абдаллы с торжеством была отнесена обратно во дворец эмира, а четыре христианские рыцаря выехали из Гранады, не согласившись открыть кто они.

Между тем ненависть народа и армии к Абдалле все возрастала. Несколько дней после оправдания Зораиды он попытался отравить ее, чтобы избавиться от присутствия живого упрека своему бесчеловечию, но эмирша, предупрежденная заранее, бежала и с многочисленными приверженцами укрылась среди испанской армии.

Приведенный в отчаяние этой новой неудачей, Абдалла послал за Мусою, единственным человеком, на помощь которого мог еще надеяться, но и он мог только произносить пустые фразы. «Государь, — сказал он, — ты слишком поздно сознаешь пагубные плоды своего царствования. Ты навсегда лишил себя любви подданных, твои выгоды перестали быть нашими. Это расторжение предаст тебя врагам. Что до меня, я