помощи в оружии, в средствах, в людях. Калике ничего не оставалось, как заниматься всем этим. Лишь военные вопросы он частично переложил на воеводу и Данилу с Мартыном.
Ополченцы готовили заставы и костры. Горожане стаскивали старые бревна, плахи, приносили собственные запасы дров и хвороста. Возле стен ожидали котлы с маслом и смолой. Наверх затаскивали камни, приготовленные ранее для переделки стен и башен. Теперь эти камни сгодятся для обороны. Мартын распоряжался в посаде, Данила в Застенье, а воевода — в Кроме.
Сокол в дела правления не вмешивался. Зато вместе с княжичем пешком исходил почти все рубежи обороны, переговорил со многими ополченцами, их начальниками; помогал, при случае, советом или делом. И скоро разбирался во всём не хуже Калики.
Старики встречались лишь в «Выбутской Деве» за обедом или вечерей, и тогда собранные сведения и свои предложения Сокол пересказывал Василию.
Глава четвертая
Разгром
На рассвете сельский ведун по прозвищу Грива, кинул за спину мешок и, оставив нараспашку ворота и двери, отправился по ярославской дороге. Шёл быстро, не оглядываясь. Пока первые жители из домов вылезли, он добрался уже до Холопьего Ручья, но скрыться в лесу не успел.
— А ну, стой! — догнал его староста, крепкий мужик по имени Вьюн.
Ведун остановился. Бросил на подбежавшего здоровяка затравленный взгляд, но смолчал.
— Ты куда, бесово семя, тикаешь? — выругался тот. — Мы тебя кормили, поили, на праздниках во главе стола саживали, а как беда навалилась, ты в бега ударился? А ну, пошли обратно!
— Не пойду, — буркнул Грива.
— Как, то есть, не пойдёшь? — вскипел Вьюн. — А вот я мужиков свистну, на верёвке тебя вернём.
— Так и не пойду! Хоть целое село поднимай. Сбегу всё равно.
Староста крякнул, запустил ладонь в бороду. Поняв, что угрозами беглеца не убедить, зашёл с другого бока:
— Кто же мир от нежити защитит? На тебя ведь, убогого, вся надежда была. Совесть поимей. Не бросай людей на погибель.
— Не помогу я ничем, — Грива отвёл взгляд. — Не по моим зубам напасть эта.
— А по чьим же? По моим? — староста показал зубы, вернее то, что от них осталось.
— Не знаю. Уходить всем надо. Бросать село.
— Бросать?! — разозлился Вьюн и, растопырив руки, встал поперёк пути. — Я вот тебе брошу! Пришёл и ушёл, а у нас семьи, поля, скотина, добро годами нажитое…
— Не трудом нажитое! Через это и прогневили вы Господа, — начал Грива обличительно, но, вздохнув, умерил пыл. — Не остановишь ты меня. И никто не остановит. В монастырь иду. Грехи замаливать. Не мне дорогу заступаешь — богу перечишь.
Староста сник. Ссутулился. Шагнул в сторону.
Грива, перехватив мешок, отправился дальше.
— Уходите и вы пока не поздно, — бросил он за спину.
И скрылся за поворотом.
Ночью никто не спал. Кольев наготовили, хоть стену окольную возводи. Оружие припрятанное достали. Много оружия. Годами собирали. А пусть и доброе оно, да не про такого ворога. Не надеясь на осину и железо, по две-три семьи в домах собрались, в тех, что на вид покрепче. Заколотили окна, заложили дымоходы и притаились, ожидая, когда нежить внутрь полезет. Вплоть до нынешней ночи бог миловал, но теперь, потеряв ведуна, селяне опасались худшего. Грива хоть и непутёвый был, а всё какая никакая защита.
Около полуночи на погосте началась возня. Поначалу хруст непонятный, чавканье, вздохи протяжные. Старшие к щелям приникли, силясь разглядеть в темноте тропу, что с кладбища вела. Дети с бабами на печах затихли, одеяла на головы натянули. Страшно!
Только луна взошла возня прекратилась. Завыло на погосте. Сперва негромко и единственным голосом, но скоро глоток прибавилось, а вой усилился до мороза на спинах. В который раз перекрестились селяне. Мужики колья сжали, напряглись. В домах тишина повисла, какой на кладбище положено быть. Нынче всё поменялось.
Наконец, вырвался вой за пределы могильные, пошёл на село, плеснул на улицы. На тропе так и не появился никто, но между домов заметались в лунном свете косматые тени. Мужики от щелей отпрянули, заложили осиновой щепкой.
До петухов бесновалась нежить, а с первым криком, как отрезало — стихло всё. Вздохнули селяне, молитву трижды прочли — пронесло и теперь, не сунулись мертвецы в дома. До следующей ночи передышка.
Наутро Вьюн с дюжиной мужиков отправился усопших проведать. Не порадовало увиденное — ещё на шести могилах руки из земли вылезли. По локоть торчали. А на самой свежей, где месяц назад Чекменя схоронили, уже грудь показалась. Колья осиновые, что накануне в погребенья воткнули, были сложены рядком, возле общей оградки, словно утварь полезная.
— Не берёт их осина-то, — пробормотал староста.
— За что же наказание такое? — вздохнул Кадка.
— Ведун сказал, мол, разбойничали мы, — пояснил Вьюн. — Через это и наказание. Всего-то пару раз с новгородцами в низовья ходили. А вот и пришла расплата. Сколько душ сгубили в налётах? Сколько чужого добра взяли?
— Чекмень же и ватажил у нас, — возразил Кадка. — Чего теперь из земли-то полез?
— Видно, не своей волей полез, — заметил Жило, поёжившись.
Три дня и три ночи прошло, как Грива ушёл. Вслед за ним почти половина села разбрелась. Не верили люди, что справятся с бедствием. Многие всё добро, что разбоем нажито, бросили, не желая тащить проклятие за собой. Ушли пустыми, иные в одном рубище.
А могилы уже совсем распахнулись. Земля на кладбище, что пашня разворошена. Где по пояс усопшие вылезли, где по грудь. Днём мертвецы мертвецами, но только стемнеет, в самом дальнем конце слышно было, как вырываются они из оков погребения, рвутся к плоти живой. Сколько часу осталось, пока не освободятся совсем? И что тогда с селом станет?
Мужики собрались возле избы старосты стали думать. Бежать следом за прочими или отбиваться? Если отбиваться, то как? Колья-то оказались бесполезными, а уж на обычное железо нечего и рассчитывать. Не столько думали, сколько охали. За охами и проглядели путника. Лохматый, с огромной бородой (но не старик — руки молодые, да и походка бодрая), войдя в село, он сразу направился к мужикам:
— Мир вам, добрые люди, — голос бодрый, ну точно не старец. — Пройду я так к Полозово?
— Угу, — кивнули селяне неприветливо.
— А до ночи успею?
— Нет, — мотнул головой Кадка. — Без лошадки никак не успеть.
— Скверно.
— Куда уж скверней, — согласился Кадка. Вздохнул, подтверждая мысль.
Остальные, утратив любопытство, на прохожего не глядели. Не до болтовни сейчас пустой, охать надобно. Но Кадка не удержался, спросил:
— А кто тебе в Полозово нужен? У меня там родичей, весь Кривой Конец.
— Да никто особливо, — прохожий плечом повёл. — Оборотень у них объявился, вот, иду выручать. Парень, которого ко мне отправили, слёг сразу. Так я один пробираюсь.
Вьюн на полуохе взметнулся.
— Так ты что, колдун?
— Вроде того, — не стал спорить путник. — Чародействую.
Жило, кивнув на гладкую, без единой морщинки, руку, что сжимала посох, спросил:
— А не молод ты для чародея-то?
— В самый раз, — усмехнулся тот. И повернулся чтобы продолжить путь. Мол, не желаете словом
