телепатический характер. Мастин же практически не реагировал на гибель «Иггдрасиля». Или он не тот, за кого себя выдавал, или он знал заранее, что корабль будет уничтожен, и поэтому прервал контакт. Во время моей вахты я спустился, чтобы поговорить с ним начистоту. Но его уже не было. Каюту вы видели сами, но куб Мебиуса находился тогда в нейтральном состоянии: эрг едва не вырвался на волю. Я закрыл куб и поднялся наверх.

– Так, значит, вы не нападали на Хета Мастина? – переспросил Кассад.

– Нет.

– А какого хера мы должны тебе верить? – снова вмешался Силен, допивавший виски из последней своей бутылки.

– Кто сказал, что вы должны мне верить? – пробормотал Консул, пожирая глазами эту бутылку. – Впрочем, это не важно.

Полковник Кассад рассеянно постукивал пальцами по тусклому кожуху жезла смерти.

– О чем теперь вы будете сообщать по мультилинии? – спросил он.

Консул устало вздохнул.

– Доложу, когда откроются Гробницы Времени. Если буду жив.

Ламия Брон указала на старинный комлог:

– Мы ведь можем сломать его.

Консул молча пожал плечами.

– Зачем же? – возразил полковник. – С его помощью мы сможем перехватывать военные и гражданские сообщения. И вызовем корабль Консула, если будет нужно.

– Нет! – крикнул Консул. Он впервые не сдержался. – Мы теперь не можем повернуть назад.

– Вряд ли кто-то из нас хочет повернуть, – сказал Кассад и обвел взглядом бледные лица окруживших его паломников.

Все молчали.

– Нам нужно что-нибудь решить, – сказал Сол Вайнтрауб и кивнул в сторону Консула.

Мартин Силен сидел, уткнувшись лбом в горлышко пустой бутылки из-под виски. Но при этих словах он тут же поднял голову.

– Наказание за измену – смерть. – Он захихикал. – Через несколько часов мы все равно умрем. Так почему бы не устроить напоследок казнь?

По лицу отца Хойта пробежала гримаса боли. Он провел дрожащим пальцем по растрескавшимся губам.

– Но мы не суд, – тихо сказал он.

– Нет, суд, – возразил полковник.

Консул уселся поудобней, обхватив колени руками.

– Что ж, решайте, – произнес он будничным голосом.

Ламия Брон вытащила отцовский пистолет, положила его рядом с собой на пол и с интересом посмотрела на полковника.

– О чем мы здесь толкуем? Об измене? – заговорила она. – Но чему? Никто из нас, за исключением, быть может, полковника, не присягал на верность Гегемонии. Все мы игрушки в руках сил, которые никому не подвластны.

Сол Вайнтрауб повернулся к Консулу:

– Друг мой, вы упустили из виду, что Мейна Гладстон и элементы Техно-Центра, выбирая для контактов с Бродягами именно вас, очень хорошо представляли, что вы предпримете. Возможно, они не ожидали, что у Бродяг есть средство открыть Гробницы Времени, – хотя, когда имеешь дело с ИскИнами и Техно-Центром, ничего нельзя знать наверняка, – зато они прекрасно понимали, что вы повернете оружие против обоих лагерей, сломавших жизнь вашей семьи. Все это часть какого-то дьявольскою плана. Вы были вольны в своих поступках не более, – он приподнял ребенка, – чем это дитя.

Консул растерянно огляделся. Он хотел что-то сказать, но потом просто покачал головой.

– Вполне возможно, – заметил Федман Кассад. – Но считают они нас пешками в своей игре или нет, нужно что-то противопоставить их планам. – Вспышки космического сражения бросали на стены багровые отсветы. – В этой войне погибнут тысячи. Или даже миллионы. А если Бродяги или Шрайк прорвутся к порталам, миллиарды жизней в сотнях миров Сети окажутся под угрозой.

Консул внимательно смотрел, как Кассад поднимает «жезл смерти».

– Так было бы проще, – задумчиво сказал полковник. – Шрайк никого не пощадит.

Все молчали. Казалось, Консул всматривается куда-то вдаль.

Кассад поставил жезл на предохранитель и сунул его за пояс.

– Мы вместе пришли сюда, – сказал он. – Вместе и пройдем оставшийся путь.

Ламия Брон отложила пистолет в сторону и, подойдя к Консулу, опустилась рядом с ним на колени и обняла его. Консул нерешительно поднял руку. Позади них, на каменной стене, плясали отблески красных зарниц.

В ту же минуту Сол Вайнтрауб подошел к ним и обнял обоих свободной рукой. Тепло человеческих тел согрело Рахиль, и она задрыгала ножками от удовольствия.

– Я ошибался, – сказал Консул, вдыхая запах талька и детского тела. – У меня есть просьба к Шрайку. Я буду просить за нее. – И он прикоснулся к головке Рахили.

Мартин Силен издал странный полусмешок-полувсхлип.

– Наши последние просьбы, – с трудом выговорил он. – Исполняет ли муза просьбы? У меня их нет. Я хочу только одного: чтобы моя поэма была закончена.

Отец Хойт повернулся к поэту:

– Неужели это так важно?

– Да, да, да, да! – задыхаясь, выкрикнул Силен. Отбросив пустую бутылку, поэт выхватил из своей сумки пачку тончайших пленок и потряс ею над головой. – Хотите прочесть это? Хотите, я сам прочту вам их? Это происходит снова. Прочтите мои старые стихи! Прочтите «Песни», которое я написал три столетия назад и никогда не печатал. В них есть все. Все мы. Мое имя, ваши имена, наше паломничество. Неужели вы не понимаете… Я создаю не стихи, я творю будущее. – Он выронил пленки и, нахмурившись, поднял пустую бутылку. Казалось, он держит в руках потир. – Я творю будущее, – повторил он с опущенным взглядом. – Но изменить следует прошлое. Одно мгновение. Одно решение.

Мартин Силен поднял голову. Его глаза покраснели.

– Существо, которое завтра уничтожит нас – моя муза, наш создатель и погубитель, – движется сквозь время из будущего в прошлое. И сейчас пусть оно схватит меня, но отпустит Билли. Пусть схватит меня, и пусть на этом оборвется моя поэма, останется незаконченной во веки веков! – Он еще выше поднял бутылку и, закрыв глаза, швырнул ее в дальнюю стену. Осколки стекла разлетелись облаком оранжевых искр.

Полковник подошел к поэту и положил свои длинные сильные пальцы на его плечо.

От этого простого жеста в комнате словно бы потеплело. Ленар Хойт оторвался от стены, воздел кверху правую ладонь, соединив большой палец с мизинцем, и негромко произнес:

– Отпускаются грехи твои.

Ветер бился о стены Башни и завывал в горгульях и на балконах. Отблески битвы, полыхавшей в сотне миллионов километров отсюда, окрасили лица паломников в кровавые тона.

Кассад вернулся к дверям. Остальные начали устраиваться на ночь.

– Нужно хоть немного поспать, – пробормотала Ламия Брон.

Какое-то время Консул вслушивался в вопли и свист ветра, потом повернулся на бок и, поправив служивший ему подушкой рюкзак, натянул одеяло повыше. Уже много лет его мучила бессонница.

Он подложил под щеку кулак, закрыл глаза и сразу же заснул.