Мерцали сумерки... и дул февральский ветер.
Он пел нам колыбельную, наверно...
Мы молча улыбались — и вдали
нам чудилось звучанье нежной флейты,
и тени выстилали нам дорогу.
И даже листья в темноте светились,
как светятся глаза твои — рассветом
любви и нежности... И волосы твои,
как языки огня, взвивались в сумрак...
И я не знал еще, что крылья птиц
порой раскалывают влажное стекло
дрожащих радуг... Нет, я просто ждал.
Я просто ждал: когда же ляжет ночь,
чтоб слушать в тишине твои шаги, вернувшие мне детство...
А потом, уже потом пришли к нам слезы, и надежды,
и поцелуи, и внезапное молчанье,
бессонница, зажженное окно, твоя улыбка —
и черный, ледяной февральский ветер.
И вот теперь я слышу незнакомый голос,
зовущий из глухого закоулка ночи.
Я слышу — этот голос произносит мое имя.
И чувствую впервые тяжесть рук и ощущаю
свои потные ладони.
А сердце, круглое, плывет в безбрежной грусти.
Куда бежать мне с черной ношей крови?
Куда глядеть глазам? И где моя могила?
Смертельный холод проникает в кости.
И нет тебя — лишь тени странных рыб.
И нет тебя — лишь острые кристаллы.
И не в груди, а где-то далеко изнемогает плещущее пламя.
О одиночество, в котором бьются птицы!
И пыль. И пыль на ледяном ветру!
Далеко-далеко уносит меня мечта.
Я научился петь.
Отец и мать улыбаются мне из окна.
Кто-то знает, что я влюблен.
Кто-то нежно произносит мое имя.
«Милая, куда мы идем сегодня?»
Она здесь, рядом со мною!
Сладко текут мгновенья, и окна
