услышанную или вычитанную историю:

— В какой-то момент я услышала более громкий звук, как будто на пол упало нечто тяжелое. Мне стало страшно, и я не знала, стоит ли подниматься с постели. Я прислушалась, и мне почудился хрип. Тогда я встала, набросила халат и бесшумно направилась к двери.

— Вы не видели вашу сестру?

— Нет.

— И никаких звуков в ее спальне не слышали?

— Нет. Чтобы заглянуть в комнату на первом этаже, надо было спуститься на несколько ступенек, а я никак не могла решиться сделать это, осознавая грозящую опасность. Но все-таки, хоть и с неохотой, сделала это. Нагнулась…

— На сколько ступенек вы спустились?

— На шесть или семь. Я не считала. В мастерской горел свет, включена была только настольная лампа.

Ксавье лежал на полу на полдороге между его кроватью и винтовой лестницей. Выглядело это так, будто он полз и все еще пытался ползти. Он приподнялся на локте левой руки, а правую вытянул к револьверу, лежавшему сантиметрах в тридцати.

— Он вас видел?

— Да. Подняв голову, он с ненавистью смотрел на меня, лицо у него было искажено, на губах пена. Я поняла, что, когда он, уже слабея, с оружием в руке шел к лестнице, чтобы убить меня, силы его оставили, он упал, и револьвер отлетел за пределы его досягаемости.

Полуприкрыв глаза, Мегрэ ясно видел мастерскую, поднимающуюся к потолку лестницу и тело Мартона там, где он его нашел.

— Вы продолжили спускаться?

— Нет. Осталась на том же месте, не в силах отвести от него глаза. Я не знала точно, сколько сил у него осталось. Я была зачарована.

— Как долго он умирал?

— Не знаю. Он одновременно пытался схватить оружие и заговорить, выкрикнуть мне о своей ненависти.

В то же время он боялся, что я спущусь, схвачу револьвер и выстрелю. Очевидно, отчасти по этой причине я и не стала спускаться. Сама не знаю, я не думала… Он задыхался. Его сотрясали спазмы. Я подумала, что его тоже вырвет. Потом он издал вопль, его тело несколько раз дернулось, руки вцепились в пол, и наконец он замер в неподвижности. — Не отводя взгляд, она добавила: — Я поняла, что все кончено.

— И тогда вы спустились, чтобы убедиться в его смерти?

— Нет. Я знала, что он мертв. Не могу сказать, почему я была так убеждена в этом. Поднялась к себе в спальню и села на кровать. Мне было холодно, и я накинула на плечи одеяло.

— Ваша сестра так и не вышла из комнаты?

— Нет.

— Однако вы только что сказали, будто он издал вопль.

— Совершенно верно. Она наверняка его слышала.

Не могла не слышать, но осталась в постели.

— Вам не пришло в голову вызвать врача? Или позвонить в полицию?

— Если бы в нашем доме был телефон, я, возможно, так и сделала бы.

— Который был час?

— Не знаю. Я даже не подумала посмотреть на часы.

Я все еще пыталась понять.

— Если бы у вас был телефон, вы бы не поставили в известность о случившемся вашего друга Харриса?

— Конечно нет. Он женат.

— Итак, вы, даже приблизительно, не знаете, сколько времени прошло между моментом, когда ваш муж умер у вас на глазах, и примерно шестью часами утра, когда вы пошли к консьержке позвонить? Час? Два часа? Три?

— Больше часа, в этом я готова поклясться. Но меньше трех.

— Вы ожидали обвинения в убийстве?

— Я не строила иллюзий.

— И задавались вопросом, что будете отвечать на вопросы, которые вам станут задавать.

— Возможно. Сама того не сознавая. Я много думала. Потом услышала знакомый стук мусорных бачков, которые тянут по мостовой в соседнем дворе, и спустилась.

— Опять-таки не встретив сестру?

— Да. По пути я коснулась руки мужа. Она уже остыла. Я поискала в телефонном справочнике ваш домашний номер и, не найдя его, позвонила в дежурную часть, попросив вас известить.

— После чего вернулись к себе?

— Со двора я увидела свет в окне сестры. Когда я открыла дверь, Дженни спускалась по лестнице.

— Она уже видела тело?

— Да.

— Она ничего не сказала?

— Возможно, сказала бы, если бы в дверь почти сразу не постучали. Это был ваш инспектор. — И после короткой паузы добавила: — Если осталось немного кофе…

— Он остыл.

— Ничего.

Он налил ей, а заодно и себе.

За дверью кабинета, за окном продолжалась жизнь, повседневная жизнь, такая, какой ее организовали для своего спокойствия люди.

А здесь, в четырех стенах, был другой мир, трепет которого ощущался за каждой фразой, за каждым словом, мрачный и тревожный мир, в котором, однако, эта довольно молодая женщина чувствовала себя совершенно непринужденно.

— Вы любили Мартона? — спросил Мегрэ вполголоса, как будто помимо своей воли.

— Нет. Не думаю.

— Тем не менее вышли за него замуж.

— Мне было двадцать восемь. Все мои предыдущие попытки оказались неудачными.

— Захотелось респектабельности?

Жизель Мартов не обиделась, по крайней мере не подала виду.

— Во всяком случае, покоя.

— Вы выбрали изо всех Мартона потому, что им было легче манипулировать?

— Возможно. Неосознанно.

— Вы тогда уже знали, что он почти импотент?

— Да. Я не этого искала.

— Первое время вы были с ним счастливы?

— Это слишком сильно сказано. Мы довольно хорошо ладили.

— Потому что поступал так, как вам хотелось?

Она делала вид, что не замечает агрессивности, от которой дрожал голос комиссара, ни того, как он на нее смотрит.

— Я себе не задавала этот вопрос.

Ничто не могло вывести ее из себя, однако в поведении начала сквозить некоторая усталость.

— Когда вы встретили Харриса, или, если вам так больше нравится, Мориса Швоба, вы в него влюбились?

Жизель задумалась, как будто хотела ответить особо точно.

— Вы все время употребляете это слово. Во-первых, Морис мог изменить мое положение в обществе, а я никогда не считала, что мое место — за прилавком в универмаге.