покорной супругу, праведной — после смерти…»
Опять стояли кругом азаты. Маг брызгал в огонь, поминая Адурбада…
«Спросил Заратуштр Аурамазду: «Аурамазда, дух святейший, творец миров телесных, праведный! Когда издыхает грешник, где в ту ночь находится душа его?» И сказал Аурамазда: «Там же, праведный Заратуштр, около головы она шатается ..»
По истечении третьей ночи, праведный Заратуштр, на рассвете, душа грешника носится над ужасами и зловониями. Ей навстречу является ветер, веющий с северной стороны, из северных стран, зловонный, зловоннее всех ветров… И потом дева, на женщин вовсе не похожая, идет ей навстречу. Говорит душа грешника скверной деве: «Ты кто, сквернее и отвратительней которой я на свете не видел никогда скверной девы?» И ему в ответ говорит эта скверная дева: «Я не дева, а злые твои дела, о грешник зломыслящий, злоговорящий, злодействующий и зловерный. Ибо когда ты видел на свете, что служат Богу, ты сидел тогда, поклоняясь дайвам. И когда ты видел, что доброму мужу, пришедшему издалека или из близи, дают пристанище, оказывают гостеприимство и дают милостыню, тогда ты доброго мужа унижал, и обижал, и не давал милостыни, а запирал дверь. И когда ты видел, что творят правосудие, не берут взяток, дают верное свидетельство и говорят правдивые речи, ты сидел тогда, творя несправедливость, лжесвидетельствуя и ведя дурные речи. На! Я — твои злые мысли, злые речи и злые дела…
Да поднесут ему пищу из яда, из вонючего яда! Вот пища для юноши зломыслящего, злоговорящего, злодействующего, зловерного — после издыхания. Вот пища для бабы очень зломыслящей, очень злоговорящей, очень злодействующей, очень зловерной, наученной злу, непокорной супругу, грешной — после издыхания…»
Азаты молчали. Красные угольки тлели и вспыхивали в их глазах…
11
Ктесифон пылал. Бесчисленные башни, храмы и рощи, пальмовые острова — все было красно вокруг. А посредине, на черной наковальне площади, лежал гигантский брусок раскаленного железа…
Впервые подъезжал он к Ктесифону с этой стороны. Заря горела за их спиной, и серебряные плиты дворца царя царей впитывали ее огонь весь, без остатка…
Всю ночь скакали азаты. Сразу после арийского отпевания тронулись они в путь. И ни одного слова не сказали в дороге друг другу. А ночь тоже была красной. Слева и справа горели невидимые пожары. Под самой луной двигались багровые огни: люди в горах тоже не спали. Звезды сходились, сливались за синими тучами и огненными реками текли оттуда на землю…
Авраам оглянулся. Столбы черного дыма вплетались в зарю. Тысячами дорог шли к городу люди в белых одеждах с обгорелыми факелами в руках. Все перевалы в горах, сами горы дымились по всему горизонту…
Не сговариваясь, остановились азаты. Они смотрели на Ктесифон, и все те же угольники сухо горели в зрачках. Потом они тронули дальше запаленных коней..
Такого еще не видел Авраам. И раньше у каналов, под мостами, в переулках лежали голодные, сотни и тысячи были их. Но сейчас ему показалось, что люди плотной массой покрывают всю землю и не хватает уже места на ней. Кони плыли в этом море, и сразу смыкались и застывали за ними человеческие волны. На азатов смотрели без всякого выражения. Только проехав город, стало возможно пустить коней в рысь…
Но и поесть не успели они. Вся сотня Исфандиара была вызвана для сопровождения. И Авраам не знал, откуда у него взялись в этот день силы и в следующие три дня, потому что не спал и не ел он. И не было спавших в эти дни…
Снова плыли кони в человеческом море, пока не вынесло их к храмовой площади. И сразу же отбросило назад, потому что из прохода главного храма вышел маг в красном. В ужасе закричал кто–то. Пиреум со священным огнем был на вытянутых руках мага, и свет небесный святотатственно соединялся со светом внутренним, данным Арамати — земле для вечного плодоношения.
Настала тишина. И в этой тишине маг поднял над головой священный огонь и швырнул его на белые камни перед храмом. Вспыхнуло, разбрызгиваясь, горящее масло. С бронзовым звоном запрыгала по земле чаша…
— В чем же правда, Маздак?
Голос спрашивающего был совсем юный, но его слышала вся площадь.
— Правда — это хлеб и женщина! — ответил Маздак, и площадь согласно вздохнула.
Их оттеснили, потому что маг Маздак взял факел у ближнего к нему человека и зажег, окунув в горящее масло. И сразу все двинулись вперед, окуная в масло и зажигая факелы…
Все, что было потом, запомнилось как один дымный, пламенный сон..
Пустая черная площадь перед дворцом. Гурганцы на черных лошадях стремя к стремени, и черные волчьи хвосты свисают с их башлыков. А все остальное вокруг белое…
И еще: багровое солнце дымится над морем, и тысячи таких же солнц стоят стеной вполнеба. Темной печью в этом серебре — арка дворца. Содрогающий землю гром труб, и львы, рычащие, рвущиеся с бронзовых цепей по краям завесы…
Все белое склонило головы. Только красный Маздак идет через пустую черную площадь, и тысяча красных магов с дымными факелами в руках идут ему навстречу из серебряной стены. И происходит то, чего никогда еще не было…
Ахает мир. Испуганные львы припадают к земле. Тяжелая царская завеса вздрагивает и вся, от одного края до другого, начинает медленно уплывать вверх. Открывается огромный жертвенник, и царский огонь соединяется с солнцем. Все выше завеса: стали видны уже широкие львиные лапы трона Сасанидов, золотой панцирь, недвижное бронзовое лицо — прямой подбородок и резкий изгиб бровей. И фарр — божественное сияние — ослепляет Эраншахр. Железные крылья орла парят в этом сиянии.
Закутанная тощая фигура мобедан мобеда в ужасе корчится, отползает в сторону. Маздак останавливается напротив трона, поднимает факел. И тогда бог и царь царей, сын бога и царя, встает, делает два быстрых шага вперед и вытягивает правую руку в древнем приветствии мира и жизни… Авраам узнает его, потому что это Светлолицый, с которым играл он в арийскую игру «Смерть царя»…
Гусары стояли стремя к стремени. Гургасары — «волкоголовые» — так персы называли гурганцев за волчьи хвосты на башлыках. Первой тысячей царских «бессмертных» были они, люди из Страны Волков. В Ктесифоне их звали просто гусарами…
С четырех сторон рухнули на дворцовую площадь белые толпы. Черные всадники отъезжали в сторону, и витые ременные плети без дела висели на их запястьях. Но, докатившись до арки, миллионный человеческий вал вдруг отхлынул, закружился, попятился к Большому царскому каналу. Качнулась земля…
Тысячебашенная стальная стена перегородила площадь. Она медленно двигалась и, если бы не случайный взмах хоботом, казалась бы неживой. Кованые башни с узкими щелями для стрелков были словно спаяны друг с другом…
Один Маздак с факелом стоял перед слонами. И царь царей, лишивший себя святости и власти, был один наверху у своего трона. Великие жались к стенам, львы выжидающе рычали по краям. Толпа все пятилась, освобождая площадь. А перед боевой линией слонов сидел на широкогрудом мидийском коне эранспахбед Зармихр, и тысяча черных гусар выстраивалась впереди. Пронзительно и страшно завывали сигнальные трубы.
Тогда и почувствовал Авраам, что дернулся конь стоящего рядом Фархад–гусана. А когда посмотрел на площадь, то увидел скачущего по ней азата. Без щита и пики был он, только с голым арийским мечом в
