миры мыслей, чувств и желаний, свежие, чарующие горизонты неисследованных знаний открывались перед любопытными Аниными глазами. Во многом это было результатом тактичного, внимательного и разумного руководства со стороны мисс Стейси. Она учила свой класс самостоятельно думать, исследовать и находить решения и поощряла своих учеников сворачивать со старых проторенных путей, что беспокоило миссис Линд и школьных попечителей, которые относились ко всем нововведениям и отклонениям от принятых методов большей частью с сомнением.

Помимо занятий Аня чаще, чем прежде, предавалась развлечениям — как только представлялся удобный случай, потому что Марилла, памятуя о рекомендации доктора из Спенсерваля, больше не налагала на них запрета. Дискуссионный клуб процветал и провел несколько концертов; состоялись одна или две вечеринки, уже почти как у взрослых; были и прогулки на санях, и веселые часы на катке.

А одновременно Аня росла, вытягиваясь так быстро, что однажды Марилла, встав случайно рядом с ней, даже вскрикнула от удивления, обнаружив, что девочка выше нее самой.

— Ой, Аня, как ты выросла! — сказала она, почти не веря глазам. За словами последовал вздох. Эти новые дюймы Аниного роста вызвали у Мариллы странную печаль. Тот ребенок, которого она научилась любить, как-то незаметно исчез, а на его месте стояла эта высокая пятнадцатилетняя девушка с серьезными глазами, задумчивым лицом и гордо посаженной головкой. Марилла любила эту девушку так же горячо, как и того ребенка, но вместе с тем у нее было странное и печальное ощущение утраты. И когда в тот вечер Аня вместе с Дианой отправилась на молитвенное собрание, Марилла, сидя в одиночестве в зимних сумерках, поддалась минутной слабости и заплакала. За этим и застал ее Мэтью, вошедший в кухню с фонарем в руках. Он уставился на нее с таким испугом, что Марилла рассмеялась сквозь слезы.

— Я думала об Ане, — объяснила она. — Она стала такой взрослой… и, наверное, в следующую зиму ее не будет с нами. Я буду по ней ужасно скучать.

— Она сможет часто приезжать домой, — утешил Мэтью, для которого Аня всегда оставалась маленькой бойкой девочкой, привезенной им из Брайт Ривер теплым июньским вечером четыре года назад. — К тому времени построят железнодорожную ветку до Кармоди.

— Это будет совсем не то, что иметь ее все время здесь, — вздохнула Марилла мрачно, решительно настроенная насладиться своим неутешным горем. — Но… мужчинам этого не понять!

Были и другие перемены в Ане, не менее значительные, чем физические. Так, она стала гораздо сдержаннее. Быть может, думала она еще больше, а мечтала столько же, сколько и прежде, но говорила явно меньше. Марилла отметила и это.

— Ты уже не щебечешь, как раньше, Аня, и не употребляешь и половины своих прежних высокопарных слов. Что это с тобой?

Аня покраснела и легко рассмеялась, опустив на колени книжку, которую читала, и мечтательно взглянула в окно, где набухшие красные почки плюща медленно раскрывались, соблазненные теплым весенним солнцем

— Не знаю… мне не хочется много говорить, — сказала она, в задумчивости подпирая подбородок указательным пальцем. — Приятней думать о своем милом и дорогом и таить мысли в душе, как сокровища. Мне не хочется, чтобы над ними смеялись или им удивлялись. И почему-то мне больше не хочется употреблять возвышенных оборотов. Даже грустно, что теперь, когда я выросла и могла бы ими пользоваться, у меня совсем нет желания это делать. В некоторых отношениях приятно быть почти взрослой, но… это не того рода удовольствие, какого я ожидала. Так многому нужно научиться, так много сделать и обдумать, что нет времени для пышных слов. Кроме того, мисс Стейси говорит, что короткие слова гораздо сильнее и выразительнее. Она требует, чтобы мы писали сочинения как можно более простым языком. Сначала это было трудно. Я так привыкла нагромождать все красивые пышные обороты, какие могла припомнить… а было их у меня в памяти без счета. Но теперь я и сама вижу, что чем проще, тем лучше.

— А что стало с вашим литературным клубом? Я уж давно от тебя ничего о нем не слышу.

— Литературного клуба больше не существует. У нас нет на это времени… мне кажется, он нам надоел. Какая это была глупая писанина о любви, убийствах, побегах и тайнах! Мисс Стейси иногда дает нам задание написать рассказ, но не разрешает писать ничего, кроме того, что могло бы случиться с нами в Авонлее. Она очень строго оценивает наши рассказы и требует от нас самих критического к ним подхода. Я и не думала, что в моих сочинениях так много недостатков, пока не начала сама их искать. Мне стало так стыдно, я хотела совсем бросить сочинять, но мисс Стейси сказала, что я могу научиться писать хорошо, если только привыкну быть своим самым суровым критиком. И я стараюсь.

— Осталось всего два месяца до вступительных экзаменов, — сказала Марилла. — Как ты думаешь, поступишь?

Аня задрожала.

— Не знаю. Иногда мне кажется, что все будет хорошо… но потом мне становится ужасно страшно. Мы учились так усердно, и мисс Стейси столько с нами занималась, но все равно мы можем не поступить. У каждого из нас своя Ахиллесова пята.[14] У меня, разумеется, геометрия, у Джейн — латынь, у Руби и Чарли — алгебра, а у Джози — арифметика. Муди Спурджен совершенно уверен, что срежется на истории Англии. Мисс Стейси собирается в июне устроить нам пробные экзамены, такие же трудные, как и предстоящие вступительные, и будет оценивать нас так же строго, чтобы мы получили представление о том, что нас ждет. Как я хотела бы, чтобы все уже было позади, Марилла! Мысль эта не дает мне покоя. Иногда я просыпаюсь среди ночи и думаю, что буду делать, если не поступлю.

— Ничего страшного, походишь еще год в школу и попытаешься поступить снова, — сказала Марилла спокойно.

— Ах, боюсь, что у меня не хватит твердости духа. Это было бы таким позором — провалиться, особенно если Гил… если другие поступят. А я всегда так нервничаю на экзаменах, что, боюсь, все перепутаю. Хорошо бы иметь нервы, как у Джейн Эндрюс! Ее ничто не выведет из равновесия.

Аня вздохнула и, оторвав взгляд от прелести весеннего мира, чарующего свежестью ветерка, голубизной неба и молодой зеленью сада, снова с головой погрузилась в чтение. Будут и другие весны, но Аня была убеждена, что если она не поступит в семинарию, то уже никогда не сможет насладиться ими вполне.

С концом июня пришло и окончание учебного года, и завершение периода правления миссис Стейси в авонлейской школе. В последний день Аня и Диана возвращались домой в самом печальном настроении. Красные глаза и мокрые носовые платки были убедительным свидетельством того факта, что прощальные слова мисс Стейси оказались не менее трогательными, чем слова мистера Филлипса в подобных обстоятельствах за три года до этого. У подножия поросшего елями холма Диана оглянулась на школьное здание и глубоко вздохнула.

— Кажется, будто всему конец, правда? — сказала она уныло.

— Тебе должно быть гораздо легче, чем мне, — ответила Аня, безуспешно пытаясь найти сухое место на своем носовом платке. — Ты снова вернешься в школу следующей зимой, а мне, вероятно, придется покинуть дорогую старую школу навсегда… разумеется, если мне повезет.

— Это будет совсем не то. Мисс Стейси не будет, тебя, Джейн и Руби, наверное, тоже. Мне придется сидеть одной, потому что я не соглашусь сидеть с кем-то другим после тебя. Ах, какое было замечательное время, правда, Аня? Но ужасно подумать, что все позади.

Две крупные слезы скатились по носу Дианы.

— Если бы ты перестала плакать, я бы тоже смогла остановиться, — сказала Аня умоляюще. — Стоит мне убрать платок, как я вижу, что у тебя глаза наполняются слезами, и снова от этого плачу. Как миссис Линд говорит: 'Если вы не можете радоваться, радуйтесь, как можете'. Но все же, мне кажется, я вернусь в школу в следующем году. Как раз сейчас одна из тех минут, когда я уверена, что не поступлю. И эта уверенность стала появляться пугающе часто.