нужно трудиться. Муди Спурджен собирается стать священником. Миссис Линд говорит, что с таким именем, как у него,[12] никем другим и быть нельзя. Надеюсь, это не очень дурно с моей стороны, Марилла, но как только подумаю, что Муди Спурджен — священник, меня разбирает смех. Он такой смешной, с толстым лицом, маленькими голубыми глазками, а уши у него торчат, как лацканы. Но может быть, у него будет более интеллектуальный вид, когда он вырастет. Чарли Слоан говорит, что он пойдет в политику и станет членом парламента, но миссис Линд считает, что ему никогда не добиться успеха в этом деле, потому что все Слоаны честные люди, а в политике в наши дни преуспевают только мошенники.
— А кем собирается стать Гилберт Блайт? — спросила Марилла, видя, что Аня открывает своего 'Цезаря'.
— У меня не было случая узнать о жизненных устремлениях Гилберта Блайта… если они у него есть, — ответила Аня презрительно.
Теперь между Гилбертом и Аней было открытое соперничество. Прежде оно было скорее односторонним, но больше не могло быть сомнений, что Гилберт так же настроен быть первым в классе, как и Аня. Он был вполне достойным соперником. Другие ученики подготовительного класса молчаливо признали их превосходство и даже не мечтали о соперничестве с ними.
С того дня, когда возле пруда она отвергла его просьбу о прощении, Гилберт, за исключением вышеупомянутого соперничества в учебе, ничем не выдавал, что замечает само существование Ани Ширли. Он болтал и шутил с другими девочками, обменивался с ними книжками и головоломками, обсуждал уроки и планы на будущее, иногда провожал домой одну или другую с молитвенного собрания или из дискуссионного клуба. Но Аню Ширли он просто не замечал, и Аня пришла к выводу, что неприятно, когда тебя не замечают. Тщетно говорила она себе, гордо встряхивая головой, что ее это не волнует В глубине своевольного женского сердечка она была уверена, что волнует и что если бы то, что произошло на Озере Сверкающих Вод, случилось опять, она ответила бы совсем по-другому. Неожиданно, как ей казалось, и к ее тайному ужасу она почувствовала, что прежнее негодование, которое она лелеяла в душе, исчезло… исчезло как раз тогда, когда она больше всего нуждалась в его поддержке. Напрасно вызывала она в памяти подробности той памятной сцены и старалась возбудить в себе прежний, доставлявший удовлетворение гнев. Тот день у пруда стал свидетелем его последней судорожной вспышки. Аня поняла, что простила и забыла, даже не зная об этом. Но было слишком поздно!
По крайней мере, ни Гилберт, ни кто другой, даже Диана, не должны были даже заподозрить, как она жалела, что оказалась такой гордой и неумолимой! Она решила 'предать свои чувства глубочайшему забвению', и следует признать, что сделала она это так успешно, что Гилберт, который, возможно, и не был столь равнодушным, каким казался, не мог утешиться ни одним признаком того, что Аня хоть как-то чувствует его мстительное презрение. Единственным слабым утешением для него было то, что она пренебрегала и Чарли Слоаном, пренебрегала немилосердно, постоянно и незаслуженно.
В остальном зима проходила в обычных обязанностях и учебе. Для Ани дни скользили словно золотые бусины на ожерелье года. Она была счастливой, полной бодрости и интереса к жизни: были уроки, чтобы их учить, награды, чтобы их добиваться, чудесные книги, чтобы их прочитать, новые песни, чтобы разучить их для хора воскресной школы; были и приятные субботние вечера в доме священника с миссис Аллан, а потом, прежде чем Аня успела это осознать, снова пришла в Зеленые Мезонины весна, и весь мир опять был в цвету.
Страсть к учебе несколько остыла тогда. В то время как большинство учеников разбредалось по зеленым дорожкам, лесным вырубкам и луговым тропинкам, остававшиеся в школе будущие семинаристы печально глядели в окна и вдруг обнаруживали, что латинские глаголы и французские упражнения почему- то утратили те очарование и прелесть, какие имели в суровые зимние месяцы. Даже Аня и Гилберт продвигались вперед медленнее и равнодушнее. И учительница, и ученики были одинаково рады, когда пришел конец учебного года и веселые дни каникул засияли перед ними в розовом свете.
— Вы хорошо поработали в прошедшем году, — сказала мисс Стейси в последний день занятий, — и заслужили хорошие, веселые каникулы. Постарайтесь как можно лучше отдохнуть на свежем воздухе и набраться здоровья, сил и честолюбивых желаний для учебы в следующем году, когда вам предстоит решительное сражение перед вступительными экзаменами!
— А вы вернетесь к нам в следующем учебном году, мисс Стейси? — спросила Джози Пай.
Джози Пай никогда не стеснялась в вопросах; впрочем, в данном случае весь остальной класс был ей благодарен. Ни один из них не осмелился бы спросить об этом мисс Стейси, но все хотели знать, потому что в школе уже некоторое время ходили тревожные слухи о том, что мисс Стейси не вернется в школу в следующем учебном году, так как ей предложена работа в начальной школе того района, где она жила, и она намерена принять это предложение. Весь подготовительный класс, затаив дыхание, с тревогой ждал ее ответа.
— Да, думаю, что вернусь, — сказала мисс Стейси. — Я подумывала перейти в другую школу, но решила остаться в Авонлее. Сказать по правде, я так привязалась к вам, что мне трудно было бы с вами расстаться. Так что я остаюсь и доведу вас до цели.
— Ура! — закричал Муди Спурджен. Чувства никогда не завлекали Муди Спурджена так далеко, а потому целую неделю после этого он смущенно краснел, когда вспоминал о своем порыве.
— Ах, я так рада! — сказала Аня с сияющими глазами. — Дорогая мисс Стейси, было бы совершенно ужасно, если бы вы ушли] Я уверена, что у меня не хватило бы духа вообще продолжать учебу, если бы к нам пришел другой учитель.
Когда Аня пришла домой в тот вечер, она свалила все свои учебники в старый сундук на чердаке, заперла его и забросила ключ в коробку с мелочами.
— Я даже не загляну в школьные книжки во время каникул, — сказала она Марилле. — Весь год я училась так усердно, как только могла. Целыми днями сидела над этой геометрией, пока не выучила наизусть всю первую книжку. Все помню, даже если буквы заменить на другие. Я просто устала от всего серьезного и собираюсь на лето дать волю моему воображению. Ах, не пугайтесь, Марилла! Я дам ему волю в разумных пределах. Но я хочу действительно хорошо и весело провести время этим летом, потому что, быть может, это последнее лето моего детства. Миссис Линд говорит, что, если я так же вытянусь в следующем году, как в этом, мне придется носить еще более длинные юбки. Она говорит, что у меня все идет в ноги и глаза. А когда я буду носить длинные юбки, я должна буду и вести себя соответственно и преисполниться достоинства. Тогда, боюсь, будет неприлично даже верить в фей; так что в это лето я собираюсь верить в них всей душой. Я думаю, у нас будут очень веселые каникулы. Руби Джиллис скоро будет отмечать день рождения, а в следующем месяце будет пикник воскресной школы и благотворительный концерт. Мистер Барри говорит, что как-нибудь вечером он возьмет Диану и меня в гостиницу в Уайт Сендс на обед. Там устраивают обеды по вечерам, вы ведь знаете. Джейн Эндрюс была там однажды прошлым летом и говорит, что это поразительное зрелище: электрический свет и цветы и все дамы в таких красивых платьях. Джейн говорит, что она впервые заглянула в жизнь высшего света и до самой смерти не забудет этого впечатления.
На следующий день после обеда пришла миссис Линд, чтобы узнать, почему Марилла не была на собрании благотворительного общества в четверг. Когда Марилла не приходила на собрание, соседи знали, что в Зеленых Мезонинах что-то случилось.
— У Мэтью был небольшой сердечный приступ в четверг, — объяснила Марилла, — и мне не хотелось оставлять его одного. О да, теперь уже все в порядке, но приступы у него стали чаще, и я боюсь за него. Доктор говорит, что ему нужно избегать волнений. Это несложно, потому что Мэтью никогда не искал и не ищет волнений, но ему нельзя также выполнять тяжелых работ, а говорить Мэтью, чтобы он не работал, — все равно что уговаривать его не дышать. Заходи и раздевайся, Рейчел. Останешься на чай?
— Ну, раз ты так настаиваешь, я, пожалуй, останусь, — сказала миссис Рейчел, не имевшая ни малейшего намерения поступить иначе.
Миссис Рейчел и Марилла уютно уселись в гостиной, пока Аня приготовила чай и горячее печенье, которое было таким легким и белым, что могло бросить вызов даже суровой критике миссис Рейчел.
— Нужно признать, что Аня оказалась очень смышленой девочкой, — заявила миссис Рейчел, когда на закате Марилла проводила ее до большой дороги. — Она, должно быть, хорошая помощница для тебя.
— Да, — признала Марилла, — теперь она гораздо серьезнее и на нее можно положиться. Прежде я
