нормальный человек.

— Прошу прощения, нет. Из всего, что я слышал, выходит, что быть язычником — значит проповедовать языческую веру.

— Но это не вера. В этом все и дело. Мы — последние, кто еще держится против поднимающегося прилива Религии. Массы, а в последнее время и некоторые Высшие, делают поворот от мистицизма и марихуаны к более удобному псевдосуществованию. Я предпочитаю жить в мире реальности.

Коффин сделал гримасу. Он видел эти мерзости. На месте стоявшей на берегу моря белой церквушки, где раньше молился его отец, теперь торчал какой-то ухмыляющийся идол.

Он решил сменить тему.

— Но неужели лидеры хотя бы не понимают, что космические исследования — это единственный способ избежать экономической ловушки? Если ресурсы Земли истощатся, в нашем распоряжении будет целая галактика.

— Пока что они не очень помогают Земле, — сказал Вульф. — Взять хотя бы проблему девятилетней транспортировки минералов с ближайшей звезды, да еще с таким соотношением, как один к девяти. Или сколько, по-вашему, понадобится кораблей, чтобы перевезти на другую планету земное население быстрее, чем оно вновь восполнится на Земле?

Добро бы Растум был раем — а ведь вы сами признаете, что у этой планеты много недостатков с точки зрения человека и не слишком много людей могло бы прижиться там.

— Но все равно, традиция должна сохраняться, — возразил Коффин. — Разве одна лишь мысль о том, что существует колония, куда может скрыться человек, считающий жизнь на Земле невыносимой, разве одна эта мысль сама по себе не является утешением?

— Нет, — резко сказал Вульф. — Подневольный наемный Гражданин иногда, особенно на Нижнем уровне, настоящий раб, несмотря на маскарадную болтовню о контракте. Он не может себе позволить такой роскоши. И с чего это вдруг государство станет оплачивать ему еду? Это не уменьшит число ртов на планете, это лишь сделает государство еще беднее, так что толку наполнять эти рты? Да и сам Гражданин, как правило, в этом не заинтересован. Неужели вы думаете, что невежественное, суеверное дитя толпы, улиц и машин сможет выжить, обрабатывая незнакомую почву чужого мира? Неужели вы действительно полагаете, что ему захочется хотя бы попробовать? — Он махнул рукой. — Что же касается образованных людей и технократов, тех, которые могли бы на деле осуществить этот проект, то зачем это нужно им? Им и здесь хорошо.

— Да, я сам уже начал это понимать, — кивнул Коффин. Широкое лицо Вульфа расплылось в ухмылке.

— А теперь представим, что эта колония каким-то образом все же сформировалась. Вам самому хотелось бы там жить?

— Боже правый, ну, нет! — Коффин резко выпрямился.

— Ну, почему же нет, раз вам так хочется, чтобы она была основана?

— Потому что… потому что я звездолетчик. Моя жизнь — это межзвездные исследования, а не фермерство и не работа в шахте. На Растуме сменилось бы немало поколений, прежде чем там появились бы свои звездолеты. Колонистам придется сначала заняться массой других дел.

Я думаю, такая колония принесла бы пользу всему человечеству, из корыстных целей я надеялся, что она возродит интерес к космическим полетам. Но это уже за пределами моей работы.

— То-то и оно. А я вот торговец полотном. И мой сосед Израэль Стейн полагает, что космические изыскания — это великолепное предприятие, хотя сам он преподает музыку. Мой друг Джон О’Мэлли занимается химией, и исходя из специфики его работы он был бы, безусловно, полезен на новой планете. Он иногда ловит жемчуг и однажды потратил накопленное за несколько лет на какую-то охотничью поездку, но его жена лелеет честолюбивые планы в отношении их детей. Есть и другие, кто привык к комфорту, каким бы сомнительным он ни был. Некоторые просто трусят. Другим кажется, что они пустили слишком глубокие корни. Причина может быть какой угодно. Они могут заинтересоваться вашей идеей, даже посочувствовать ей, но предпочтут предоставить ее выполнение кому-нибудь другому. И даже если вам удастся найти горстку людей, которые будут способны и пожелают лететь, их все же будет слишком мало, чтобы оправдать финансовые затраты на путешествие. «Квод эрат демон страндум» — что и требовалось доказать.

— Кажется, вы правы, — Коффин неподвижным взглядом смотрел на свой пустой стакан.

— Да я уже и сам начал об этом догадываться, — сказал он спустя некоторое время, и в его неторопливых словах чувствовалась тоска. — Мне дали понять, что моя профессия отмирает. Но это единственное, на что я гожусь. А самое главное — это единственное, что подошло бы моим детям, если они у меня когда-нибудь будут. Ведь мне придется выбирать жену из этого общества. Больше мне нигде не удалось обнаружить приличной семейной жизни… — он вдруг замолчал.

— Я знаю, — безжалостно усмехнулся Вульф. — Вы хотите извиниться. Да бросьте. Времена меняются, и вы попали не в свое время. Я не стану ни акцентировать тот факт, что моя старшая дочь — любовница Стража, ни поражать вас тем, что меня это ни в малейшей степени не волнует. Просто за последние несколько месяцев на Земле произошли гораздо более значительные перемены, которые я действительно не одобряю, и о них я хотел поговорить, когда пригласил вас сюда.

Коффин поднял глаза:

— Что?

Вульф, как петух, вытянул шею в сторону кухни и сказал:

— Мне кажется, обед почти готов. Идемте, Первый Офицер, — он вновь взял гостя под руку. — Ваша лекция была восхитительно сухой и богатой фактами, но мне хотелось услышать еще чуть более детальное описание. Что за планета Растум, какое оборудование понадобилось бы для основания колонии, какого минимального размера, материальные затраты… в общем, все. Я полагаю, вам приятнее будет говорить на узкопрофессиональные темы, чем вести пустые вежливые разговоры. Так воспользуемся же случаем!

Даже среди его пламенных поклонников было немало таких, которые удивились бы, узнав, что Торвальд Энкер был все еще жив. Известно было, что он родился сто лет назад и что он никогда не был достаточно богат, чтобы позволить себе квалифицированную медицинскую помощь. Это объяснялось тем, что он скорее посадил бы около себя умного нищего и позволил бы ему задавать вопросы, чем принял бы за ту же самую услугу хорошую плату от богатого молодого олуха. Поэтому казалось естественным, что ему пора уже было умереть.

Его трассаты поддерживали это убеждение. Главному его опусу, который все еще вызывал споры, было уже шестьдесят лет. Последняя книга, маленький сборник эссе, была напечатана двадцать лет назад и тоже была своего рода анахронизмом, потому что стиль ее был так легок, а мысль так отточена, словно на Земле все еще были две или три страны, где речь свободна. С тех пор он жил в своем крошечном домике в Соги-Фиорде, избегая известности, которой он никогда не добивался. Уголок, где он жил, был похож на фрагмент прежнего мира. Здесь немногочисленной группе людей приходилось существовать за счет собственных усилий, здесь люди неторопливо говорили на прекрасном языке и заботились о том, чтобы их дети получили образование. По нескольку часов в день Энкер преподавал в начальной школе, а взамен получал пищу и уход за домом. Остальное время он делил между садом и своей последней книгой.

Однажды утром в начале лета, когда на розах еще сверкали капельки росы, он вошел в свой коттедж. Этому дому с красной черепичной крышей и увитыми плющом стенами было несколько веков. Из его окон открывался вид на сотни метров вниз, где господствовали ветер, солнце, и взгляду представлялись кустик диких цветов, одинокое деревце, скала и отражающиеся в фиорде облака. Иногда мимо окна плавно пролетала чайка.

Энкер сел за письменный стол. Некоторое время он отдыхал, опершись подбородком в ладонь. Подъем был длинный, от самой кромки воды, и ему пришлось несколько раз останавливаться, чтобы передохнуть. Высокое худое тело стало таким хрупким, что Энкеру казалось, он чувствует, как солнце пронизывает его насквозь. Но зато ему хватало короткого сна, и, когда наступят белые ночи, — кто это написал, что в это время небо подобно белым розам? — он спустится к фиорду.

Ну, что ж… он вздохнул, откинул со лба непослушную прядь волос и превратился в писателя. На самом верху большой груди корреспонденции лежало письмо от молодого Хираямы. Оно не было слишком мастерски написано, но все-таки оно было написано, в нем чувствовалось горячее желание высказаться, и