обнаружили бы, что четверть всего грамотного населения — а среди ученых и того больше — по существу признают доктрину конституционалистов. Хотя, конечно, не все из них сознательно относят себя к их числу.

Остальные внимательно слушали, не делая попыток прокомментировать его слова.

— Другими словами, — сказал Чандра, — это не просто новая религия. Она не для низов, но и не для Стражей и, как правило, — он посмотрел на Свободу долгим взглядом, — не для Граждан высшего уровня. Это я уже знаю. Это тоже составляло предмет моего изучения. И я выяснил, что конституционализм привлекает в основном людей, которым приходится много работать, зажиточных, но не богатых. Солидные и умеренные, они слегка увеличивают состояние отцов и мечтают, чтобы у сыновей оно было еще больше. Такие люди не могут быть революционерами.

— И все-таки, — возразил Свобода, — конституционализм набирает силу с быстротой, несколько неожиданной, если вспомнить, сколь немногочисленны были прежде его официальных последователи.

— Как? — осведомился Ларкин.

— Вам теперь приходится оставлять в покое дочек ваших инженеров, не так ли? — вопросом на вопрос ответил Свобода.

— При чем тут… Я имею в виду… объясните вашу мысль, прежде чем я предъявлю свои возражения!

Свобода усмехнулся. Он мог вывести Ларкина из себя всегда, когда ему хотелось.

— У Стражей есть власть, — произнес он, — но и оставшиеся на Земле средние классы имеют определенное влияние. Здесь есть одна тонкость. Массы не пытаются подражать Стражам, да и практически не подчиняются нам. Слишком велика между ними пропасть. Их естественные лидеры — Граждане нижне-среднего уровня. А уж они, в свою очередь, смотрят на средние и верхне-средние классы. Что же касается нас, Стражей, — мы можем издать указ об ирригации Марокко и согнать миллионы заключенных на рытье каналов, но лишь при том условии, что инженер из верхне-среднего класса убедит нас в осуществимости такого мероприятия. Возможно, именно он и мог бы подать нам подобную идею! Опасность конституционализма заключается в том, что он, похоже, может привести средний класс к осознанию своей потенциальной силы, что побудит их потребовать соответствующего количества голосов в правительстве. А это будет для нас, я бы сказал, смерти подобно.

Наступила пауза. Свобода докурил сигарету и зажег другую. Он почувствовал, что в горле у него клокочет. Ни один биомедик в мире не в силах возместить вред, наносимый им своим легким и бронхам. «Но что же делать?» — думал он во тьме своего уединения.

Селим сказал:

— Речь идет не об угрозе персонально нам, джентльмены. Но Комиссар Психологии убедил меня в том, что, если нам дороги наши дети и внуки, мы должны серьезно обдумать этот вопрос.

— Я надеюсь, вы не имеете в виду массовый арест конституционалистов? — спросил взволнованный Ларкин. — Да это и невозможно! Мне известно, сколь многие из моего ведущего технического персонала… я хочу сказать, что это было бы бедствием для каждого океанического города на Земле!

— Вот видите! — улыбнулся Свобода, покачивая головой. — Нет, нет. Кроме таких вот практических, непосредственных трудностей широкая волна арестов может вызвать новые заговоры с целью ниспровергнуть Федерацию. Я не так глуп, друзья мои, Я предлагаю не громить конституционалистическое движение, а сделать под него подкоп.

— Но послушайте, — возразил Чандра, — если речь идет о простой пропагандистской кампании против этих верований, зачем собирать целую Комиссию Стражей, чтобы…

— Не только о пропаганде. Я хочу закрыть школы конституционалистов. Взрослых пока не будем трогать. Пусть думают так, как им нравится. Мы должны сейчас позаботиться о другом поколении.

— Но неужели же вы допустите, чтобы это отродье училось в наших школах? — прошипел Дилоло.

— Уверяю вас, у них нет вшей, — парировал Свобода. — Единственное, чем они, может быть, заражены, так это некоторой оригинальностью. Однако, не бойтесь, я не такой деспот. И все же моя идея в достаточной степени серьезна, чтобы санкционировать ее могло только решение всей Комиссии. Я предлагаю возродить старую систему обязательного образования.

Свобода сел и сделал вид, что не замечает поднявшегося гама, и поэтому все быстро умолкли. Тогда он продолжил:

— Конечно, эта система будет несколько изменена. Я не намерен вовлекать в нее безнадежные семьдесят пять процентов населения. Пусть живут в свое удовольствие. Не составит труда завысить приемные стандарты, чтобы чернь осталась в стороне. Мне же нужен указ, предусматривающий государственное финансирование и официальные требования ко всему основному образованию. Я оставляю в покое ремесленные центры, академии, монастыри и другие полезные или безвредные учебные заведения. Но школы, где преподавание ведется в соответствии с принципами конституционализма, будут объявлены школами недопустимо низкого стандарта. Я уволю учителей и заменю их хорошими преданными наемниками.

— Может возникнуть недовольство, — предупредил Дилоло.

— Да, но не думаю, что недовольных будет слишком много. Конечно, родители будут возражать. Но что они смогут сказать? Ведь государство во внезапном приливе щедрости снимает с их плеч тяжесть платы за обучение (неважно, откуда мы возьмем средства для этого) и обеспечивает качественные занятия и знания их детей и их адаптацию в обществе. Если же у родителей появится желание дополнительно внушить своим чадам собственные маленькие смешные идейки, то они смогут заниматься этим по вечерам и во время каникул.

— Ха! — усмехнулся Чандра. — Много пользы тогда принесет эта реформа!

— Именно много, — согласился Свобода. — Саму философию мы трогать не будем. Однако ты не усвоишь ее как следует, слушая по часу в день лекции усталого отца, в то время как тебе хочется поиграть с друзьями в мяч. К тому же твои неконституционалистически настроенные одноклассники будут высмеивать твои странности. Родители вряд ли будут способны организовать общественную поддержку своих интересов. Их потомство, воспитанное в подобном духе, никогда не устроит революцию, и мы убьем конституционализм в его же собственной колыбели.

— Однако вы все еще не доказали, что результат стоит того, чтобы беспокоить себя этим убийством, — съязвил Новиков.

Ларкин мстительно поддержал его:

— Я знаю, в чем причина. В том, что единственный сын мистера Свободы — конституционалист. В том, что они порвали свои отношения десять лет назад и с тех пор не разговаривают!

Глаза Свободы побелели. Его взгляд остановился на Ларкине и застыл. Ларкин начал ерзать, вертеть в пальцах карандаш, посмотрел в сторону, потом назад и вытер с лица пот.

Свобода продолжал смотреть на него. В комнате стало очень тихо. И так же тихо стало в остальных комнатах, изображение которых передавалось сюда из разных точек Земли.

В конце концов Свобода вздохнул:

— Я изложу вам все факты и детали анализа, господа, — сказал он. — Я докажу, что конституционализм несет в себе семена социальных перемен, причем перемен радикальных. Может быть, вы хотите вернуть атомные войны? А может, вы считаете, что буржуазия достаточно сильна, чтобы иметь свой голос в правительстве? Последнее звучит менее угрожающе, но я уверяю вас, господа, что в таком случае Стражей можно будет считать мертвецами. Ну, а теперь, в доказательство моего утверждения, я начну с…

Дом Терона Вульфа оказался на пятом ярусе когда-то респектабельного района. Джошуа Коффин помнил, как почти столетие назад это здание одиноко возвышалось среди садов и только сумрачное облако на востоке указывало, где находится город. Но теперь город с его низкими пластиковыми скорлупками поглотил этот дом. Сменится еще одно поколение, и здесь уже будет территория Нижнего уровня.

— Однако, — заявил Вульф, — я прожил здесь всю свою жизнь и с какой-то сентиментальностью привязался к этому месту.

— Прошу прощения? — Коффин был удивлен.