— Вы не идете? — спросил Селим.

— Неужели мне нужно применять силу? — добавила Амазия, нежно беря Керабана за руку.

— Я приказал приготовить каик, — сообщил Селим, — и нам остается лишь пересечь Босфор.

— Босфор? — вскричал Керабан. Затем он продолжил сухим тоном: — Одну минуту! Селим, этот налог в десять пара с человека все еще взимается с тех, кто пересекает Босфор?

— Да, без сомнения, друг Керабан, — сказал Селим. — Но теперь, когда вы сыграли шутку с оттоманскими властями, приехав из Константинополя в Скутари и не заплатив ничего, я надеюсь, вы не откажетесь…

— Я откажусь! — резко ответил негоциант.

— Тогда вас не пропустят на каик.

— Пусть так! Я не поеду!

— А наша свадьба, — вскинулся Ахмет, — наша свадьба, которая должна состояться сегодня?

— Вы поженитесь без меня.

— Это невозможно. Вы мой опекун, дядя Керабан, и хорошо знаете, что ваше присутствие необходимо.

— Ну что ж, Ахмет, подожди, пока я не обоснуюсь в Скутари… и тогда ты женишься здесь.

Все эти ответы были даны повелительным тоном, оставлявшим мало надежды на то, чтобы уговорить упрямую личность.

— Друг Керабан, — начал Селим, — сегодня последний день… вы понимаете, и все состояние, которое должна получить моя дочь, будет потеряно, если…

Керабан отрицательно покачал головой и добавил к этому еще более выразительный жест.

— Дядя, — воскликнул Ахмет, — не хотите же вы…

— Если меня хотят заставить заплатить десять пара, — ответил Керабан, — то никогда, нет, никогда я не переправлюсь через Босфор! Во имя Аллаха! Скорее я снова объеду Черное море, чтобы вернуться в Константинополь!

И действительно, упрямец вполне был способен на это.

— Дядя, — заговорил Ахмет снова, — то, что вы делаете, — плохо. Позвольте вам заметить, что при подобных обстоятельствах упрямство у такого человека, как вы, необъяснимо… Вы собираетесь причинить зло людям, которые всегда испытывали к вам живейшую симпатию. Это дурно!

— Ахмет, выбирай выражения! — отпарировал Керабан глухим голосом, указывавшим на зарождавшийся гнев.

— Нет, дядя, нет! Мое сердце переполнено, и ничто не помешает мне говорить… Вы поступаете как плохой человек!

— Дорогой Ахмет, — вмешалась Амазия, — успокойтесь! Не говорите так о вашем дяде. Раз вы потеряете состояние, на которое имели право рассчитывать… то откажитесь от брака.

— Отказаться от вас? — вскричал Ахмет, прижимая девушку к сердцу. — Нет! Ни за что! Пойдемте! Оставим этот город, чтобы никогда больше сюда не возвращаться. Мы еще в состоянии заплатить десять пара, чтобы переправиться в Константинополь!

И Ахмет, уже не владея собой, увлек девушку к двери.

— Керабан!.. — обратился Селим, решив в последний раз попытаться изменить решение своего друга.

— Оставьте меня, Селим, оставьте!

— Увы! Пойдемте, отец! — сказала Амазия, глядя на Керабана глазами, полными слез. Она уже собиралась выйти вместе с Ахметом, когда последний остановился.

— В последний раз, дядя, — спросил он, — вы отказываетесь сопровождать нас к судье в Константинополь, где ваше присутствие необходимо для нашего брака?

— От чего я отказываюсь, — прогремел негоциант, с такой силой топнув ногой по паркету, что, казалось, мог пробить его, — так это от того, чтобы когда-либо подчиниться и заплатить этот налог!

— Керабан! — обратился Селим.

— Нет, во имя Аллаха! Нет!

— Хорошо, прощайте, дядя! — сказал Ахмет. — Ваше упрямство будет стоить нам состояния! Вы разорите ту, которая должна стать вашей племянницей! Пусть так! Я не о состоянии жалею! Но вы — причина задержки нашего счастья! Мы больше не увидимся.

И, увлекая Амазию, молодой человек покинул салон и виллу, а за ним последовали Селим, Неджеб и Низиб. Через несколько мгновений все они уже садились в каик, чтобы вернуться в Константинополь.

Оставшись один, Керабан принялся расхаживать в мучительном возбуждении.

— Нет! Клянусь Аллахом! Нет! Клянусь Пророком! — говорил он. — Это было бы недостойно меня. Объехать вокруг Черного моря, чтобы не платить этот налог, а при возвращении вынуть из кармана те же десять пара! Нет! Скорее ноги моей никогда не будет в Константинополе! Я продам свой дом в Галате! Прекращу все дела! Отдам все мое состояние Ахмету взамен потерянного Амазией! Он будет богат… а я… я буду беден… но не уступлю! Я не уступлю!

Пока он так разговаривал сам с собой, буря в его душе все более усиливалась.

— Уступить! Заплатить! — повторял он. — Мне! Керабану! Появиться перед начальником полиции, бросившим мне вызов, видевшим, как я уезжаю, ожидавшим моего возвращения! Он будет издеваться надо мной при всех и потребует этот ненавистный налог! Никогда!

Было очевидно, что господин Керабан сражается с собственной совестью и хорошо чувствует, что последствия его абсурдного упрямства падут на других.

— Да! — продолжал он. — Но Ахмет, примет ли он? Он уехал в отчаянии и ярости из-за моего упрямства! Это так!.. Он горд! И теперь ничего от меня не примет! Посмотрим! Я — порядочный человек! Могу ли я из-за глупого решения помешать счастью этих детей? А, пусть Пророк покарает Диван целиком, а вместе с ними всех сторонников нового режима!

Господин Керабан лихорадочно расхаживал по салону. Кресла и подушки так и летели в разные стороны. Что бы такое сломать и таким образом успокоить свою ярость? Наконец две вазы разлетелись вдребезги.

— Амазия… Ахмет… нет! Я не могу быть причиной их несчастья своею самолюбия! Отсрочить свадьбу, значит, возможно, вообще помешать ей… Но… уступить! Уступить! Мне! Да поможет мне Аллах!

После этого последнего призыва, под влиянием столь сильного гнева, что он не может быть передан ни жестами, ни словами, господин Керабан устремился вон из салона.

Не только Скутари был празднично оживлен. В Константинополе, на набережной Галаты от первого понтонного моста до казарм, на площади Топ-Хане толпа была не менее густой. Как пресные воды Золотого Рога, так и горькие — Босфора были скрыты под флотилией каиков, украшенных флагами лодок, паровых баркасов с турками, албанцами, греками, европейцами и азиатами, которые непрерывно сновали между берегами обоих континентов.

Несомненно, что такое стечение народа могло привлечь только какое-то необычное и завлекательное зрелище.

Так что когда Ахмет, Селим, Амазия и Неджеб, заплатив новый налог, высаживались у лестницы Топ-Хане, то они оказались вовлеченными в радостный гомон, мало соответствовавший их настроению.

Но поскольку зрелище, чем бы оно ни было, сумело привлечь такую толпу, то естественно, что господин ван Миттен, — а он теперь стал курдским господином! — его невеста, благородная Сарабул, шурин, господин Янар, и покорно следовавший за ними Бруно оказались в числе любопытных.

Поэтому Ахмет и столкнулся на набережной со своими старыми спутниками по путешествию.