— Пусть так! Тогда я вас оставлю, — сказал Янар.

— Нет… оставайтесь, брат, — остановила его Сарабул, пристально смотря на своего жениха. — Останьтесь! Я предчувствую, что ваше присутствие не будет бесполезным.

— Интересно, как он вывернется, бедняга, — прошептал Керабан на ухо племяннику.

— Это будет трудно! — вздохнул Ахмет.

— Поэтому не будем уходить далеко отсюда, чтобы поддержать ван Миттена, если потребуется.

— Его наверняка растерзают, — пробормотал Бруно.

Господин Керабан, Ахмет, Амазия и Неджеб, Бруно и Низиб направились к двери, оставляя свободным пространство для боя.

— Смелее, ван Миттен! — сказал негоциант, проходя мимо своего друга и пожимая ему руку. — Я не уйду далеко и буду наблюдать за вами из соседней комнаты.

— Решайтесь, хозяин, — добавил Бруно, — или берегитесь Курдистана!

Через минуту благородная курдчанка, ван Миттен и господин Янар остались одни в салоне, и голландец, потирая свой указательный палец, меланхолично прошептал:

— Не знаю, как и начать.

— Что вы хотите сказать нам, господин ван Миттен? — спросила без околичностей Сарабул достаточно сдержанным тоном.

— Да, говорите, — произнес Янар несколько более суровым голосом.

— Не присесть ли нам? — предложил ван Миттен, чувствуя, как у него подгибаются ноги.

— Все, что можно сказать сидя, можно сказать и стоя! — ответила Сарабул. — Мы слушаем вас!

Ван Миттен призвал на помощь все свое мужество и начал следующей путаной фразой:

— Прекрасная Сарабул, будьте уверены, что… с самого начала… и даже вопреки себе… я сожалею…

— Вы сожалеете? — спросила властная женщина. — О чем вы сожалеете?.. Не о вашем ли браке? Но он, в конце концов, является справедливым возмещением…

— О! Возмещение… возмещение! — отважился вполголоса сказать ван Миттен.

— И я тоже сожалею… — с иронией ответила Сарабул, — да, конечно.

— А! Вы сожалеете?

— Я сожалею, что тот дерзкий, кто проник в мою комнату в караван-сарае Рисара, не был ни господином Ахметом…

Она, разумеется, сказала правду, и ее сожаления вполне понятны.

— …ни даже господином Керабаном! — прибавила она. — По крайней мере, я вышла бы замуж за мужчину…

— Хорошо сказано, сестра! — вмешался господин Янар.

— Вместо…

— Еще лучше сказано, сестра!

— Но, позвольте… — вспыхнул ван Миттен, задетый этими замечаниями в свой адрес.

— Кто бы мог подумать, — продолжала Сарабул, — что покушение совершит замороженный голландец!

— Ну, знаете, я восстаю против этого! — вскричал сын Голландии, вконец оскорбленный таким эпитетом. — И прежде всего, госпожа Сарабул, не было никакого покушения!

— В самом деле? — сказал Янар.

— Да, — продолжал ван Миттен. — Была ошибка. Нас неправильно осведомили. Возможно, даже в силу коварства! Я ошибся комнатой!

— Да ну, — удивилась Сарабул.

— Простое недоразумение, которое под страхом тюрьмы мне пришлось уладить женитьбой… да еще столь поспешной!

— Поспешной или нет, — стояла на своем курдчанка, — но вы от этого не перестаете быть моим мужем! И поверьте, сударь, то, что началось в Трапезунде, закончится в Курдистане!

— Да… поговорим о Курдистане, — предложил ван Миттен, начиная сердиться.

— И, раз я замечаю, что общество друзей делает вас нелюбезным ко мне, то уже сегодня мы покинем Скутари и отправимся в Мосул, где я сумею влить вам в жилы немного курдской крови!

— Я протестую! — закричал ван Миттен.

— Еще одно слово и мы отправимся сию минуту!

— Вы отправитесь, госпожа Сарабул! — поправил невесту голландец, чей голос принял ироническую окраску. — Вы отправитесь, если вам нужно, и никто не подумает вас удерживать! А я не поеду!

— Вы не поедете? — закричала Сарабул, выведенная из себя этим неожиданным сопротивлением барана двум тиграм.

— Нет!

— Вы собираетесь противиться? — спросил Янар, скрещивая руки.

— Да, собираюсь!

— Мне… ей, курдчанке?

— Да хоть бы она в десять раз более была курдчанкой!

— Так знайте, господин голландец, — сказала благородная Сарабул, наступая на своего жениха, — так знайте, что я за женщина! Уже в пятнадцать лет я была вдовой.

— Да… уже, — повторил Янар, — а когда к этому привыкают так рано…

— Пусть так, сударыня! — перебил ван Миттен. — Но узнайте также, в свою очередь, кем я никогда не позволю вам стать, при всей вашей привычке!

— Кем же?

— Моей вдовой!

— Господин ван Миттен, — закричал Янар, кладя руку на свой ятаган, — для этого хватит одного удара!

— Вот в этом-то вы и ошибаетесь, господин Янар, и даже ваша сабля никогда не сделает госпожу Сарабул вдовой… по той милой причине, что я никогда не мог быть ее мужем!

— Да?

— И наш брак недействителен!

— Недействителен?

— Потому что, если госпожа Сарабул имеет честь быть вдовой после своих первых мужей, то я не имею чести быть вдовцом после моей первой жены!

— Женатый! Он женат! — закричала благородная курдчанка, выйдя из себя от этого уничтожающего признания.

— Да! — ответил ван Миттен, увлекшись спором. — Да, женат! И я принес себя в жертву лишь для того, чтобы спасти своих друзей и не дать арестовать их в караван-сарае Рисара…

— В жертву! — повторила Сарабул, падая на диван.

— …хорошо зная, что этот брак не будет действительным, — продолжал голландец, — поскольку первая госпожа ван Миттен более мертва, чем я вдовец… И она ждет меня в Голландии!

Поддельная супруга уже встала и в ярости обернулась к господину Янару:

— Вы слышите, брат!

— Слышу!

— Вашу сестру обманули!

— И оскорбили!

— И этот предатель еще жив?

— У него осталось лишь несколько мгновений!

— Да они взбесились! — закричал ван Миттен, сильно обеспокоенный угрожающим поведением курдской пары.

— Я отомщу за вас, сестра! — закричал господин Янар, двинувшись к голландцу с поднятой рукой.

— Я сама за себя отомщу!

И, говоря это, благородная Сарабул устремилась к ван Миттену, издавая яростные крики, которые, к