— Не было ли в пределах видимости какого-нибудь судна? — спросил Ахмет.

— Нет, — ответил смотритель, — по крайней мере, до захода солнца. Когда я поднимался на верхушку маяка, чтобы зажечь фонарь, то ничего не заметил на море. И это счастье, потому что прибрежный район в бурю — просто погибель для судов. Даже с нашим огнем, светящим на пять миль от порта, причалить все равно трудно.

В этот миг порыв урагана отшвырнул дверь внутрь помещения, и казалось, что она разлетелась вдребезги.

Но господин Керабан бросился к ней и, борясь с ветром, сумел с помощью смотрителя снова ее закрыть.

— Какая упрямица! — воскликнул он. — Но я был еще упрямее!

— Ужасный шторм! — отметил Ахмет.

— Действительно ужасный, — поддержал его ван Миттен. — Шторм, почти сравнимый с теми, которые налетают на наше голландское побережье после того, как пересекают Атлантику.

— О, — сказал Керабан, — почти сравнимые!

— Подумайте только, мой друг! Это штормы, приходящие к нам из Америки через весь океан!

— Разве ярость океана может сравниться с яростью Черного моря, ван Миттен?

— Друг Керабан, я не хотел бы вам противоречить, но…

— Но вы стараетесь это делать! — объявил торговец, у которого не было оснований пребывать в хорошем настроении.

— Нет! Я говорю только…

— …вы говорите?

— Я говорю, что в сравнении с океаном, с Атлантикой, Черное море, собственно говоря, не более чем озеро.

— Озеро! — воскликнул Керабан, качая головой. — Во имя Аллаха! Мне кажется, вы сказали «озеро»?

— Обширное озеро, если хотите… — ответил ван Миттен, стараясь смягчить выражения, — огромное озеро… но озеро!

— Почему не пруд?

— Я не сказал «пруд»!

— Почему не лужа?

— Я не сказал «лужа»!

— Почему не лоханка?

— Я не сказал «лоханка»!

— Нет, ван Миттен, но вы так думали.

— Уверяю вас…

— Хорошо! Пусть «лоханка»! Но если бы какой-нибудь катаклизм[270] бросил вашу Голландию в эту лоханку, то она целиком утонула бы в ней! Лоханка!

И, процедив все это сквозь зубы, господин Керабан начал шагать по комнате из угла в угол.

— Я все же уверен, что вовсе не говорил «лоханка», — бормотал абсолютно растерянный ван Миттен. — Поверьте, мой юный друг, — прибавил он, обращаясь к Ахмету, — что это выражение даже не приходило мне в голову! Атлантика.

— Конечно, господин ван Миттен, — ответил Ахмет, — но сейчас не место и не время спорить.

— Лоханка! — повторял сквозь зубы упрямый герой.

При этом он останавливался, чтобы посмотреть в лицо своему другу, который не осмеливался больше защищать Голландию, территорию которой господин Керабан угрожал утопить в волнах Понта Эвксинского.

В течение последующего часа сила урагана продолжала возрастать. Очень обеспокоенные смотрители маяка время от времени выходили из домика через заднюю дверь, чтобы понаблюдать за деревянным пилоном, на конце которого раскачивался фонарь. Их гости, разбитые усталостью, снова легли на скамейки и пытались заснуть хоть ненадолго, но усилия их были тщетны.

Внезапно к двум часам утра хозяева и слуги были сброшены со своих мест. Окна, навесы которых оказались вырваны, разлетелись вдребезги. Затем наступило короткое затишье, после которого вдали прозвучал пушечный выстрел.

Все подскочили, устремились к зияющим окнам и стали смотреть на море, волны которого обрушивали на дом тучи брызг. Была глубокая темнота, и ничего нельзя было бы увидеть даже в нескольких шагах, если бы время от времени яркие разряды молнии не освещали горизонт. В один из таких моментов Ахмет указал на движущуюся точку, которая то появлялась, то исчезала на морском просторе.

— Неужели это корабль? — воскликнул он.

— И если это корабль, то не с него ли выстрелили из пушки? — прибавил Керабан.

— Я поднимусь на галерею маяка, — сказал один из смотрителей, направляясь к внутренней лестнице в углу помещения.

— Я пойду с вами, — сказал Ахмет.

Тем временем господин Керабан, ван Миттен, Бруно, Низиб и второй смотритель, несмотря на порывы ветра и водяные брызги, не отходили от разбитых окон.

Ахмет и его спутник быстро добрались до платформы. Находясь на уровне крыши, она служила основанием для пилона. Оттуда, в промежутке между балками, начиналась сквозная лестница, шестидесятая ступень которой соединялась с верхней частью маяка. Той самой, где был установлен осветительный аппарат — фонарь, заключенный в рефлектор.

Буря бушевала вовсю, и восхождение по лестнице было крайне затруднено. Прочные подпорки пилона раскачивались на своем основании. Временами Ахмет чувствовал себя так сильно прижатым к перилам лестницы, что начинал опасаться: сможет ли от них оторваться. Но, пользуясь моментами короткого затишья, он все же преодолевал еще две-три ступени. Наконец, следуя за испытывавшим такие же трудности смотрителем, молодой турок смог добраться до верхней галереи.

Оттуда открывался волнующий вид. Чудовищные волны, разбивающиеся о скалы; ливень брызг, разлетающихся в свете фонаря маяка; горы воды, сталкивающиеся в открытом море; их верхушки находили еще достаточно рассеянного в атмосфере света, чтобы явить свои белесые гребни; черное небо, обремененное низкими облаками, несущимися с огромной скоростью; в интервалах иногда можно было увидеть еще более высокие и густые скопления паров, из которых вылетали длинные синеватые молнии — безмолвная и бледная иллюминация, отражение какой-то более далекой грозы.

Ахмет и служитель уцепились за опору верхней галереи. Они смотрели вправо и влево от платформы, ища уже виденную мельком движущуюся точку или вспышку пушечного выстрела, которая обозначила бы его нахождение. Они не разговаривали, так как все равно не смогли бы услышать друг друга. Перед их глазами разворачивался достаточно широкий сектор обзора. Свет фонаря бросал на много миль перед ними светящийся пучок.

Но что, если фонарь неожиданно погаснет? Моментами порыв ветра добирался до огня, который сникал и терял почти всю яркость. А тут еще морские птицы, обезумевшие от шторма, устремлялись на аппарат подобно огромным насекомым, привлеченным лампой, и разбивали себе головы о защищавшую его железную решетку. Множество оглушительных криков добавлялось к грохоту бури. Неистовство ветра было столь сильно, что верхняя часть пилона колебалась со страшной амплитудой [271]. В этом, впрочем, нет ничего удивительного: иногда башни европейских маяков испытывают такие колебания, что гири их часов перепутываются и перестают действовать. К тому же здешний большой деревянный каркас не обладает прочностью каменного. Будь сейчас здесь господин Керабан, которого даже