— Я разочарован в Непоте. Я думал, что он более тактичен.
— Или, может быть, у него самого есть склонность к гомосексуализму, — громко сказал Красc. — Было очень смешно видеть, как он вел себя на собраниях плебса, когда был трибуном. Он хлопал ресницами и посылал воздушные поцелуи таким тупицам, как Терм.
Когда Цезарь вернулся в гостиную, проводив Красса, он увидел, что Бальб вытирает слезы.
— Горюешь из-за такой банальности, как Непот? — спросил он.
— Я знаю, что ты горд, поэтому понимаю, как это больно.
— Да, — вздохнув, согласился Цезарь. — Это больно, Бальб, но я никогда не признался бы в этом ни одному римлянину моего класса. Одно дело, если бы это было правдой, но это неправда. И в Риме обвинение в гомосексуализме очень серьезно. Страдает dignitas.
— Я думаю, Рим неправ, — тихо сказал Бальб.
— Я тоже так думаю. Но это не имеет значения. Имеет значение mos maiorum, столетия наших традиций и обычаев. По какой-то причине — мне неизвестной — гомосексуализм не одобряется. И никогда не одобрялся. Почему, ты думаешь, двести лет назад Рим так сопротивлялся всему греческому?
— Но в Риме это тоже, наверное, существует.
— Полно, Бальб, и не только среди тех, кто не сидит в Сенате. Катон Цензор говорил так и о Сципионе Африканском. И конечно, таким же был Сулла. Но ничего, ничего. Если бы жизнь была проста, было бы очень скучно.
Палатка, в которой старший консул Квинт Цецилий Метелл Целер регистрировал кандидатов, стояла на Нижнем Форуме совсем близко к трибуналу городского претора. Там он рассматривал многочисленные заявки от желающих стать преторами или консулами. В его обязанности также входило проведение двух туров других выборов, которые пройдут позднее, в квинтилии. Это каким-то образом оправдывало предложение Катона раньше прекратить регистрацию кандидатов на курульные должности, чтобы чиновник-регистратор мог уделить должное внимание своим курульным кандидатам, прежде чем ему придется иметь дело с народом и плебсом.
Человек, записавшийся кандидатом на любую магистратную должность, носил toga candida — одежду ослепительной белизны, достигнутой многодневным отбеливанием на солнце и последующим натиранием мелом. Кандидата сопровождали на улицах все его клиенты и друзья, и чем они были важнее, тем лучше. Если у кандидата была плохая память, он нанимал номенклатора, чьей обязанностью было шепнуть кандидату имя каждого человека, которого тот видел (впрочем, в описываемое время официально номенклаторы были запрещены).
Умный кандидат собирает в кулак все свое терпение и выслушивает всех и каждого, кто хочет поговорить с ним, даже многоречивых и нудных. Если кандидат встретит мать с ребенком, он улыбнется матери и поцелует ребенка, — голоса эта женщина, конечно, ему не прибавит, но она может убедить мужа голосовать за него. Кандидат громко смеется, когда это нужно, он горько плачет, когда ему рассказывают о каком-нибудь несчастье, или принимает грустный вид, становится серьезным, если слышит о чем-либо грустном и серьезном. Но он никогда не показывает, что ему скучно или неинтересно, и следит, чтобы не ляпнуть что-нибудь не то и не тому. Он пожимает так много рук, что вынужден каждый вечер погружать правую руку в холодную воду. Он убеждает друзей, известных своим красноречием, взойти на ростру или на платформу у храма Кастора и сообщить завсегдатаям Форума, какой он замечательный человек, какой он столп общества, как много поколений imagines заполняют его атрий. И какие зловещие, достойные порицания, бесчестные, продажные, непатриотичные, подлые, бесстыдные, порочные, ленивые, прожорливые люди его оппоненты. Они гомосексуалисты, объедаются рыбой, пьяницы. Он обещает все и всем, и не беда, что эти обещания невозможно выполнить.
Много было законов на таблицах, которые ограничивали кандидата: ему нельзя нанимать номенклатора, ему нельзя организовывать гладиаторские бои, нельзя устраивать всякие развлечения для всех, кроме самых близких друзей и родственников, он не имеет права раздавать подарки и конечно, не смеет никого подкупать. Но случалось, что на некоторые пункты (например, в отношении номенклатора) закрывали глаза. Отказывались от гладиаторских боев и пиршеств, а деньги, которые были бы потрачены на них, все-таки шли на взятки.
Интересно, что, если римлянин соглашался взять взятку, то он отрабатывал ее. Это было вопросом чести, и от человека, не сделавшего это, отворачивались. Редко кто ниже всадника из восемнадцати старших центурий не брал взяток, дававших ему дополнительный доход. Главными взяточниками были люди первого класса ниже уровня восемнадцати старших центурий и в меньшей степени — люди второго класса. Третий, четвертый и пятый классы не стоили затрат, поскольку их редко звали голосовать на центуриатных выборах. Человеку, которого поддерживают все центурии, не надо подкупать второй класс. Выборщики первого класса всегда голосовали за самые богатые центурии, поскольку центурии классифицировались, исходя из финансовых средств их членов.
Трибутные выборы подкупить труднее, но не невозможно. Ни один кандидат на должность эдила или плебейского трибуна не думает подкупать членов четырех многочисленных городских триб. Он сосредоточивается на сельских трибах, некоторые члены которых во время выборов живут в Риме.
Кандидат сам решает, сколько денег он потратит. Это может быть тысяча сестерциев каждому из двух тысяч выборщиков или пятьдесят тысяч каждому из сорока влиятельных выборщиков, которые могут оказать давление на других. Клиенты обязаны голосовать за своих патронов, но и подарок наличными тоже помогает их энтузиазму. Общая сумма в два миллиона сестерциев — столько очень богатый кандидат мог спустить на предвыборную кампанию, если потребуется. Некоторые выборы остаются в памяти надолго, если кандидаты очень скупы. О них обычно зло говорят те, кто ждал взятки покрупнее.
Взятки большей частью распределяются перед днем голосования. Большинство кандидатов, которые потратили большие суммы, стараются иметь своих наблюдателей как можно ближе к корзинам, чтобы видеть, что выборщик написал на своей маленькой табличке. Опасность заключалась в подкупе не того человека. Катон был знаменит тем, что отбирал несколько человек, виновных в том, что принимали взятки, и использовал их в качестве свидетелей в суде по делам о взятках. Это не считалось бесчестным, поскольку подкупленный человек голосовал так, как надо, а потом без укоров совести давал показания на слушании, потому что его просили сделать это еще до того, как он взял деньги. По этой причине большинство обвиненных в даче взяток имели успех на выборах, от Публия Суллы и Автрония до Мурены. Суд не тратил времени на неудачников.
Обычно бывало около десяти кандидатов на должность консулов, чаще шесть-семь. И по крайней мере половина из них — из славных семей. У голосующих обычно был очень богатый и разнообразный выбор. Но в год, когда Цезарь стал кандидатом в консулы, Фортуна была на стороне Бибула и «хороших людей». Срок губернаторства большинства преторов продлили, поэтому их не было в Риме, чтобы соревноваться на выборах, где один человек имел огромное преимущество. Каждый политик Рима знал, что Цезарь не может проиграть. И это обстоятельство снижало шансы всех остальных. Только один человек, кроме Цезаря, мог стать консулом, и он будет младшим консулом. Цезарь обязательно наберет голосов больше всех, значит, он будет старшим консулом. Поэтому многие желавшие быть консулами решили не выставляться в год Цезаря: поражение будет сокрушительным.
Понимая это, boni решили поставить на одного человека, на Марка Кальпурния Бибула, и стали убеждать всех потенциальных кандидатов из старинных знатных семей не выступать против Бибула. Два других кандидата были «новыми людьми», и из этих двоих только у одного имелся шанс — у Луция Лукцея, знаменитого судебного адвоката и преданного сторонника Помпея. Естественно, Лукцей будет давать взятки, рассчитывая на поддержку богатого Помпея и сам владея значительным состоянием. Количество денег, отведенное на взятки, давало Лукцею некоторое преимущество. Правда, это преимущество было ничтожным. Бибул — из рода Кальпурниев, и его поддерживали все boni. И он тоже будет давать взятки.
На рассвете Цезарь пересек померий и вошел в Рим.
В сопровождении одного лишь Бальба он прошел по Длинной улице к холму Банкиров, вошел в город через ворота Фонтиналис и спустился на Форум, оставив справа тюрьму Лаутумия, а слева — Порциеву базилику. Цезарь застал Метелла Целера врасплох, потому что тот сидел в своей палатке, устремив восхищенный взгляд на орла, сидящего на крыше храма Кастора, и совершенно не обращая внимания на то, что делается справа от него.
— Интересный знак, — сказал Цезарь.
Целер ахнул, поперхнулся, сгреб в кучу свои документы и вскочил на ноги.
— Ты опоздал, я закрываюсь! — крикнул он.
— Успокойся, Целер, ты не имеешь права нарушить конституцию. Я здесь, чтобы до июньских нон зарегистрироваться кандидатом на консула. Сегодня палатка еще открыта, так постановил Сенат. Когда я появился перед тобой, ты сидел, не собираясь закрываться. Поэтому ты зарегистрируешь меня. Никаких препятствий нет.
Вдруг Нижний Форум стал быстро заполняться. Пришли все клиенты Цезаря и еще один человек, настолько важный, что Целер понял: он не может прикрыть лавочку. Марк Красc подошел к Цезарю и встал у его сверкающего белизной левого плеча.
— Что-то не так, Цезарь? — прогремел он.
— Да нет, все нормально. Ну так что, Квинт Целер?
— Ты не представил отчетов по своей провинции.
— Представил, Квинт Целер. Их принесли в казну вчера утром с наказом немедленно рассмотреть. Хочешь пойти со мной к храму Сатурна, чтобы проверить, нет ли там несоответствий?
— Я принимаю твою кандидатуру на должность консула, — сдался Целер и наклонился вперед: — Ты дурак! Ты отказался от триумфа! И ради чего? Бибул свяжет тебя по рукам и ногам, клянусь! Тебе надо было подождать следующего года.
— К следующему году от Рима ничего не осталось бы, если Бибулу дать волю. Нет, я неправильно выразился. Если Бибул ничего не будет делать, а только все запрещать. Да, так лучше.
— Он будет запрещать все, если ты будешь старшим консулом!
— Пусть блоха попробует куснуть.
Цезарь отвернулся, обнял Красса за плечи, и они пошли в гущу восторженной и плачущей толпы. Люди сожалели о том, что Цезарь лишился триумфа, но радовались тому, что он появился в городе.
Целер понаблюдал за тем, как эмоционально римляне встречают Цезаря, потом жестом позвал ликторов.
— Палатка закрыта, — объявил он и поднялся. — Ликторы, мы идем к Марку Кальпурнию Бибулу. Быстро!
Поскольку были ноны, и Сенат не заседал, Бибул находился дома, когда пришел Целер.
— Догадайся, кто сейчас зарегистрировался кандидатом в консулы? — спросил Целер сквозь зубы, врываясь в кабинет Бибула.
Костлявое бесцветное лицо Бибула так побелело, что некоторые сказали бы, что так бледнеть невозможно.
— Ты шутишь!
— Я не шучу, — возразил Целер, падая в кресло.
