жилище впитало в себя широкий спектр деталей от разных временных обиталищ, но больше всего было, пожалуй, от сараев, в которых путевые обходчики хранили уголь, шпалы и ломы. Такие сараи в изобилии встречались возле любой уважающей себя железной дороги, на Зимина они всегда наводили легкий ужас – ему всегда казалось, что в таких сараях способны жить исключительно какие-нибудь тролли и старые людоеды.
Вот и сейчас Зимин немного испугался. Ему совершенно не улыбалось встретить парочку троллей, пусть даже умеющих клацать на пишущей машинке. Бластер он выбросил со злобы в Звенящем Бору, а тролли – дурная компания, бластер для них – лучший аргумент…
Но это были не тролли. И не людоеды. Дверь избушки отвалилась, и на воздух выбрались два парня. Обычные ребята. Абсолютно обычные. Один с бородой. Другой без бороды.
– Что такое голубечина?! – спросил безбородый. – Ответь мне внятно: что такое голубечина?
– Голубечина… Голубечина – это голубцы с голубиковым соусом! А что значит «сжимая в руках едва тлевшую трубку»? Он что, одну трубку двумя руками держал? У него что, дегенеративные изменения в суставах?
И бородатый показал своему противнику двойной кукиш, чем снова удивил Зимина, который с недавнего времени свято верил, что двойной кукиш могут показывать исключительно девчонки.
Безбородый надулся, а потом совершенно неожиданно плюнул в бородатого. Плевок был произведен стремительно и тренированно, бородатый не успел отклониться, и слюна попала ему точнехонько в центр бороды.
Безбородый торжествующе рассмеялся.
Но бородатый был не промах и тут же нанес ответный удар. Харчок попал безбородому в глаз. Равенство было восстановлено и тут же нарушено вновь – безбородый плюнул еще раз.
Они принялись плеваться уже по-серьезному. Делали это страстно, с увлечением, стремясь нанести противнику как можно более ощутимый моральный урон. Зимин с удовольствием наблюдал за происходящим.
Во-первых, дуэль на харчках была оригинальным, увлекательным зрелищем. Она радовала душу.
Во-вторых, ребята работали с огоньком, а за любым делом, производящимся с огоньком, наблюдать приятно, людей за работой Зимин созерцать любил.
В-третьих, особую пикантность ситуации придавало то обстоятельство, что плевались не простые смертные, а, насколько понял Зимин, писатели.
Зимин всегда представлял себе писателей несколько другими. Серьезными дядьками с умным взглядом, проникающим в душу. Большими, солидными людьми, даже если сами они не отличались выдающимися и крупными размерами.
Эти же писатели были совсем другие. Юркие и злые. Может, оттого, что они были еще довольно молоды и не успели далеко пройти по нелегкой писательской стезе, а может, это на них воздух Страны Мечты повлиял так разлагающе. Трудно сказать.
Минут через пять активного плевания запасы слюны и злости у враждующих сторон подошли к концу. Они плюнули еще по разочку, так, для порядка, после чего принялись вытираться. Бородатый закончил вытираться первым.
– Да, – довольно вздохнул он, – однако… Знаешь, Снегирь, мне, вообще-то, нравится начало твоего романа. Черное озеро, человек на берегу… Символично. В этом что-то есть, определенно…
– Да. – Безбородый, которого звали Снегирь, тоже закончил. – Да… Мне тоже твой текст понравился. У тебя талант, Тытырин. Большой талант.
Тытырин промолчал. Тогда Зимин, решив, что ничего интересного не будет, вышел из-за дерева.
– Привет, цибизоиды, – сказал он важно. – Как дела?
– Нормально, – ответил Тытырин. – А что?
– Вы, вообще, кто? – спросил Зимин.
– Мы, в некотором роде, литераторы, – ответил тот, что с бородой. – Я Тытырин.
И Тытырин протянул Зимину руку. Рука у Тытырина была крепкой и деревянной, а рукопожатие могучее, как у борца тяжеловеса, такие рукопожатия Зимин не любил. Он с трудом удержался от того, чтобы не поморщиться, и успел заметить, что Тытырин как раз этого и ждал. Но Зимин все-таки не поморщился, и Тытырин был разочарован.
– А я Снегирь, – сказал безбородый.
У Снегиря рука была совсем другого свойства. Вялая, как вареный кальмар, безжизненная.
– Чем занимаетесь, литераторы? – Зимин незаметно тряханул рукой, чтобы сбросить с нее рыбью вялость Снегиря и распрямить поприжатые дебильной мощью Тытырина косточки.
– В фольклорном стиле работаем. – Тытырин держался как-то напряженно. – Я в славянской готике, он в скандинавской романтике.
О славянской готике и уж тем более о скандинавской романтике Зимин имел весьма смутные представления. Но встреча с литераторами была проявлением перста судьбы, Зимин в этом ничуть не сомневался.
– Вы то мне и нужны, – обрадовался Зимин. – Литераторы – это значит писатели вроде как?
– Можно назвать и так, – скромно улыбнулся Снегирь. – Хотя само слово «писатель» сегодня так затаскано… Каждая сволочь называет себя писателем.
– Это точно, – согласился Тытырин. – Поэтому мы предпочитаем называть себя литераторами.
– Ленин был литератором, – сказал Снегирь и засмеялся. – А Горький писателем. Инженером, так сказать, человеческих туш…
– Избавь меня от своей вечной иронии! – взвизгнул Тытырин. – Такие, как ты, все высмеивают! Досмеялись до того, что все разваливается!
И Тытырин обвел подобранным прутиком рощу и окрестности избушки.
– А такие, как ты, только хнычут! Это из-за таких, как ты, все разваливается!
И Снегирь обвел окрестную рощу рукой.
Зимин увидел, как задвигались челюсти Тытырина, увидел, как Снегирь начал нервно сглатывать, набирая слюну для суперплевка. Зимин подумал, что все прекрасное в мире должно быть в единичном экземпляре, а плевательную дуэль он уже видел.
Он сел на землю, достал меч и принялся полировать его о голенище сапога.
– У вас пожевать чего-нибудь не найдется, миннезингеры [48]? Так, в целях профилактики разных обострений.
– Найдется, – ответил Тытырин. – Конечно же, найдется. Эй, Птичкин, твоя очередь.
– Как же?! – возмутился Снегирь. – Как же – моя! Твоя, милый мой!
– Моя вчера была, смотри зарубки!
И Тытырин указал пальцем ноги в сторону угла избушки, на котором были вырезаны длинные и короткие риски.
– Это моя вчера была!
Они принялись спорить, чья метка была последней, спорили долго и уныло, отчего Зимину захотелось сделать две вещи: уснуть и не просыпаться. В конце концов Тытырин и Снегирь тоже устали спорить и бросили жребий, жребий выпал Снегирю. Снегирь раздул угли, развел костер и поставил на него большой котел с водой. После чего достал из избушки большой деревянный молот, ведро и корявую самодельную лопату.
Зимин наблюдал за приготовлениями с интересом. Снегирь направился к ближайшему дубу и принялся долбить по нему молотом, отчего сверху щедро обрушивались желуди. Когда желудей скопилось достаточное количество, Снегирь нагреб их лопатой в ведро. Притащил к костру и, даже не перебирая, засыпал в воду. У сидевшего неподалеку Тытырина громко забурчало в животе. Зимин стал наблюдать за процедурой пищеприготовления внимательнее. Он ожидал, что Снегирь добавит в котел сала, картошки или хотя бы соли, но ничего этого Снегирь в котел не поместил. Сидел рядом, отгонял редких комаров и болтал в вареве гигантским черпаком. Когда вода в котле выкипела до половины, дежурный по кухне объявил, что обед готов, нечего продукт переваривать, жесткий станет.
После чего разлил похлебку по деревянным мискам и раздал едокам.
Зимин пододвинулся поближе к костру, достал походную ложку и попробовал желудевую похлебку на
