В установившемся молчании он подошёл к столу, возле которого стояли мальчишки. Подошёл так близко, что Олег ощутил запах конского пота и увидел, что на левой щеке вошедшего — тонкий шрам, а ещё три (два слева и один справа, грубые, широкие) видны на руках.
Быстрый взгляд обшарил обоих с ног до головы.
— Командир, — выдохнул Артур, не опуская меча. — Может, договоримся…
— Как?.. — начал Олег. И испугался. Потому что увидел, как это человек — побледнел. Мгновенно, как будто ему в лицо выплеснули белую краску. Качнулся вперёд, схватился за стол и выдохнул:
— На каком языке?!.
— Что?.. — начал Олег, услышал невнятное восклицание Артура и только после этого сообразил, что… недоговорённый вопрос был задан по-русски! — Вы знаете русский?! — вырвалось у Олега. Стоящие вокруг воины недоумённо переглядывались, но молчали.
Человек коротко усмехнулся — как будто вытолкнул из себя кашель.
— До двенадцати лет я только на нём и говорил, — сказал он. Ещё раз смерил ничего не понимающих мальчишек потрясённым, не в пример спокойному тону, взглядом и продолжал: — Меня зовут Гришка… Григорий. Григорий Викторович Ёлохов. Хотя Григорием Викторовичем меня никто не называл никогда. Я не успел до этого дорасти. Там. На Земле.
В самом начале лета 1972 года семиклассник (на самом деле, он только перешёл в седьмой, но величал себя уже только так — для солидности) одной из калининских (Калинином тогда называлась Тверь) школ Гришка Ёлохов возвращался домой с практики. Последним, что он запомнил на Земле, было — сворачивает во двор собственного дома, хрущовки-пятиэтажки. И сразу — жара, ярко-ярко синее небо, какая-то тропинка, чужие люди, одетые, как с картинок в учебнике истории, шум, крики…
Очевидно, канал переброски иногда открывался и в те времена. Хотя и не так часто, как сейчас. Гришка не успел опомниться, не успел ничего понять, как оказался в партии рабов, которых гнали на продажу в Лодду.
Правда, тогда он знать не знал, что это Лодда и вообще не очень хорошо понимал, что с ним происходит (общая беда всех, попавших в эту ситуацию). Но зато хорошо знал, что он — двенадцатилетний Григорий Ёлохов — советский пионер. И что безвыходных положений — не бывает.
Первый раз ему здорово досталось, когда с него срывали галстук. Не затем, чтобы унизить, а просто потому, что рабу лишние тряпки не нужны. Понимая, что силой тут ничего не сделаешь, мальчишка сбежал через два дня — ухитрился вывернуться из сковывавшей всех цепи. Его догнали и избили снова…
В общем, скорее всего, до Лодды его не довели бы — да и кому нужен раб, совершивший за семь дней пути три попытки побега и упрямо не желающий подчиняться? Гришку спасла жадность — жадность хозяина каравана, твёрдо решившего хоть что-то выручить от такого неудачного приобретения — и жадность управляющего плантации, мимо которой проходили на восьмой день, решившего задёшево приобрести «заваль».
Пролежав неделю в вонючем, грязном и душном подвале, Гришка решил быть умнее. Всем могло показаться, что он смирился. Управляющий, гордясь тем, что ему легко удалось то, что не удавалось опытному работорговцу, решил пристроить поднявшегося на ноги и не знающего языка мальчишку подпаском к пастуху.
Гришку это вполне устраивало. Пасти скотину он не умел, но старался, пожилой мрачный напарник, хоть и поколотил мальчишку пару раз, но в целом был не злой и охотно учил Чужака (так прозвали Гришку) здешнему языку и обычаям, не отбирал Гришкину часть однообразной еды и никак не пытался демонстрировать свою власть сверх меры.
На самом деле смирения в Гришке было не больше, чем в герое его любимой книжки «Иван» — про мальчишку-разведчика, который ходил по фашистским тылам, прикидываясь нищим. Взрослый на месте Гришки мог бы чокнуться или опуститься, подавленный невероятностью происходящего. Но Гришка и раньше твёрдо верил, что чудеса бывают. А что не только добрые — так что ж… Это только значит, что и добрые — бывают тоже.
Через три месяца он сбежал. По-хитрому, выбрал время, когда напарник увёз на плантацию сделанный сыр. К этому моменту он многое знал об окружающем его мире и решил добраться до горных лесов на севере — жившие там племена не держали рабов и знались с колдовством. В колдовство Гришка не верил, как и положено пионеру, но подумал, что тут так могут называть какие-нибудь невероятные научные умения.
Никто не хватился Гришку три дня.
Добираться было далеко — почти два месяца непрерывной ходьбы по землям Синмейи, где каждый шаг грозил смертью беглому рабу. Но мальчишка прошёл больше половины пути — и только тогда попался. Случайно — искали не его, шла «плановая облава» на беглых рабов.
На этот раз он и не подумал притворяться. Сброшенным с тропинки валуном искалечил двух преследователей. В драке на той же тропинке самодельным копьём — обожженным на огне колом — запорол насмерть помощника охотников за рабами. Ещё двоих — ранил и не был убит лишь потому, что освирепевшие ловцы людей решили взять его живьём и устроить показательную казнь.
И снова ему повезло. Хотя потом он много раз проклинал это «везение» и думал, насколько всё было бы лучше и проще, погибни он — как угодно тяжело! — в тот день.
Среди собравшихся смотреть на «представление» жителей лежащего рядом городка оказался проезжавший бывший офицер имперской пограничной охраны. Старый вояка оценил мужество, с которым держался едва стоящий на ногах мальчишка, когда ловцы (а их отставник глубоко презирал) стали привязывать его за руки и ноги к лошадям, чтобы разорвать. Он тряхнул кошельком — и вид золотых монет опять оказался самым сильным аргументом.
Офицеру не нужны были рабы. Он просто решил помочь храброму парнишке — но… на свой лад. Большинство здешних жителей сказали бы, что это и в самом деле была помощь, милосердие…
Гришку продали в школу гладиаторов…
…Сперва мальчишка пришёл в ужас. Его ужаснула мысль, что придётся убивать людей, которые ничего ему не сделали, и он твёрдо-натвердо решил, что никогда, никогда, никогда… Но те, кто содержал школу, имели огромный опыт «работы».
За неподчинение и нежелание учиться Гришку и не подумали наказывать. Наказали… всех остальных пацанов из группы, в которую он попал. Нет, мальчишка не боялся, что наказанные ему как-то отомстят (да пусть бы забили!) Но видеть, что из-за него мучаются другие, было выше сил Ёлохова.
В ту ночь в камере Гришка потихоньку распустил на полосы грубое одеяло и прокрался к решётке.
Вешаться.
Раз нельзя было жить человеком, раз невозможно было бороться — оставалось не допустить, чтобы тебя сломали.
Гришку остановил один из мальчишек, проснувшийся в этот момент.
Тогда они проговорили до рассвета, сидя на полу под решёткой. Шептались, поглядывали, как светлеет небо. Гришка расплакался (стало легче) и мальчишка, удержавший его от самоубийства, не стал смеяться. Лориа — так звали мальчишку — и стал первым настоящим Гришкиным другом.
Потом он подружился и с остальными. И привык. Жизнь в школе была тяжёлой, но… интересной, временами Гришка забывался, ему казалось, что он просто в каком-то странноватом спортивном лагере… Нет, он не забыл родину, семью — временами тоска скручивала до слёз — но всё это как-то отодвинулось на второй план…
Да, он привык — но не смирился. Просто у него появилась другая мечта. К этой мечте Чужак (так его звали теперь все), шёл следующие одиннадцать лет — три года учёбы и восемь лет боёв.
Через одиннадцать лет двадцатичетырёхлетний Чужак — любимец публики по всей Империи, победитель десятков схваток — получил на Арене Богов свободу из рук самого лугаля. Давно уже не было в живых ни Лориа, ни других приятелей по школе. Гришка был счастлив уже тем, что ни одного из них не довелось убить своей рукой.
