— Вы хотите сами ей об этом сказать?
— Да. Если вы разрешите.
— Ну, я разрешу, почему нет? Пишите: ее телефон — 455-12-12. Оля Руденко. Записали? 455-12-12. Это раз. Второе: желательно, чтобы поменьше посторонних знали, где и как вы его нашли. Вы меня поняли?
— Не столько понял, сколько догадываюсь, — сказал я. По всей видимости, Генеральный пытался дать мне понять, что состояние Белкина нужно скрыть пока от ЦК. Мы его нашли — это главное. Я дал отбой и тут же набрал телефон Оли Руденко.
Тот же день, суббота, 9 июня 17.30 минут
Она приехала на своей машине — в белой «Ладе». Я ее с трудом узнал — так она изменилась в стенах МГУ.
Такой красивой шлюхи я не видел ни в «Интуристе», ни в «Метрополе», ни в «Праге». Правда, я предупредил ее по телефону, что хотелось бы, чтобы она хорошо выглядела, но я не думал, что влюбленные бабы способны сделать с собой такое. Она выглядела Аэлитой — бархатные глаза вразлет, золотые волосы собраны сзади в тугой узел, а какой-то воздушно-невесомый балахон вместо платья только подчеркивает стройно-тростниковую фигуру.
Я встретил ее у ворот психбольницы, сел в машину и сказал:
— Оля, я хочу вам кое-что объяснить. Он в невменяемом состоянии. Они кололи его лошадиными дозами наркотиков, и он теперь не в себе. Я боюсь, как бы вы не разочаровались. Вы прекрасно выглядите, я бы сам в вас влюбился, и я уверен, что в нормальном состоянии он бы втюрился в вас с первого взгляда, но…
— Но что? Договаривайте.
— Нет, я просто боюсь, что когда вы увидите его, вы раздумаете, откажетесь…
— Игорь Есич, — она улыбнулась. — Извините, сколько вам лет?
— Сорок два. А что?
— У вас было много женщин?
— Ну-у…
— Я могу поспорить, что вы не спали ни с одной из них в психбольнице. Верно?
Да, эти молодые умеют называть вещи своими именами, подумал я. И улыбнулся:
— Ну, допустим.
— У меня это тоже первый опыт. И это уже интересно. Поехали! Я уже хочу! — ее глаза смеялись открытым, почти хулиганским вызовом и озорством. Я даже позавидовал в эту минуту Белкину. — Кроме того, под наркотиком секс вообще потрясающий! — она нажала сигнал, из проходной больницы высунулся вахтер, и я жестом велел ему открыть ворота. Оля лихо вкатила на территорию психбольницы.
Десять минут спустя
Мы стояли у двери палаты номер 18 и слушали рев и крики Белкина. Он бил кулаками по стене, по двери, шмякался об эту дверь всем телом и орал, будто скандировал:
— У-кол! У-кол! У-кол!
Оля прильнула к глазку, наблюдала.
Белкин бегал по палате, как зверь, потом снова набрасывался на дверь, грохотал кулаками и ладонями:
— У-кол! У-кол!
И отбегал от двери, чтобы опять броситься на нее всем телом.
Неожиданно Оля отошла от глазка, одним жестом сдернула с себя свой воздушно-невесомый балахон и осталась только в узеньких трусикам, даже без лифчика. Еще одно движение рук вверх — и золотые волосы, скрепленные в узел, упали на ее загорелые плечи и крепкую грудь.
— Открывайте! — приказала она растерявшемуся, обалдевшему дежурному санитару.
Я нажал кнопку, автоматическая дверь со скрипом поползла вбок. Разъяренный Белкин ринулся из глубины палаты к двери и… остолбенел. Впервые за все это время глаза его стали осмысленными.
Она вошла к нему в палату, как укротитель к еще не укрощенному, но уже сраженному зверю.
— Закройте дверь, — приказала Оля. — И принесите какой-нибудь матрац, черт вас побери!
Затем регулярно через двадцать-тридцать минут они требовали еду, коньяк, чистые простыни и сигареты.
— Кажется, вы правы, — сказал мне доктор Кунц. — Она его если не вылечит до конца, то успокоит.
ЭПИЛОГ