просыпались наземь.

Мы обалдели. Один из грузчиков осторожно нагнулся, взял целый пакетик, повертел в руках:

— Нафталин, что ли? — сказал он с кавказским акцентом.

Я заметил, что бесцветный пятидесятилетний тип, родственник Зиялова, молча пятится за чьи-то спины, сжав свои металлические зубы и не отрывая глаз от расколовшегося гроба, из которого все еще сыпались на мостовую пакеты с этой пленкой. Тут кто-то из пассажиров нагнулся, взял пачку этих кусочков пленки, растер пальцами бурое маслянистое пятно на одном из них, поднес к носу, понюхал и вдруг сказал громко, со смехом:

— Какой нафталин, слушай?! Опиум!

И охапкой подхватив с земли пачки с опиумом, стал рассовывать себе по карманам.

Боже, что тут началось! Только что скорбно застывшая перед упавшим гробом толпа вдруг ринулась к нам, люди стали хватать пачки с опиумом, кто-то разрывал цинковую оболочку гроба пошире, доставая пачки и изнутри, образовалась давка, те, кто успел нахватать пачки и спрятать за пазуху и по карманам, не могли выбраться из толпы набегавших со всей площади шоферов такси, цветочников, спекулянтов, нас сдавили, сжали, и если бы не милицейский свисток — я не знаю, остался бы я в живых или нет. Подоспевшая милиция, еще не зная, в чем дело, полагая, может быть, что в эпицентре этой толпы происходит убийство, ринулась сквозь толпу к нам, к грузчикам и гробу, прокладывая себе путь кулаками и милицейскими свистками. Эти свистки больше кулаков отрезвили толпу, люди, расхватав пачки с опиумом, бросились врассыпную, сбежали и грузчики, и только я, еще ничего не понимая, остался в центре событий, озираясь в поисках Зиялова, его сестры и этого бесцветного пятидесятилетнего типа. Но их уже нигде не было. Мне показалось, что в стороне рванулся от площади тот микроавтобус, к которому мы несли гроб, но нет — за рулем его сидел другой кепконосец, усатый азербайджанец. Я в панике озирался по сторонам — ведь у Ани осталась моя сумка со всеми блокнотами, документами, паспортом… В этот момент черноусый милиционер-азербайджанец уже положил руку мне на плечо:

— Ви арэстовани, — сказал он с акцентом.

— Московское время — тринадцать часов! — простучал мне в стенку из соседнего кабинета Бакланов, напоминая, что пора идти на обед.

— Сколько? — я автоматически взглянул на часы и пришел в ужас — уже час дня, я зачитался этими документами, а мне нужно срочно собирать бригаду. Я крикнул Бакланову: — Нет, я никуда не пойду, извини! — И тут же снял телефонную трубку. Самыми нужными людьми сейчас были для меня этот неизвестный следователь Пшеничный и старая ищейка подполковник Марат Светлов. Они уже в деле, знают подробности, вот только заполучить бы их. С Пшеничным хлопот не будет, а вот со Светловым… Я набрал номер телефона прокуратуры Москворецкого района, сказал:

— С вами говорят из Прокуратуры Союза, следователь по особо важным делам Шамраев. Мне нужен следователь Пшеничный.

Этого было достаточно, чтобы на том конце провода возникла короткая пауза внимания и затем стремительно-услужливое:

— Вам его позвать? К телефону?

Люди всегда глупеют, когда говорят с теми, кто рангом выше. Я замечал это и по себе. Не на котлетный же фарш мне нужен Пшеничный, если я звоню ему по телефону! Но я не стал хохмить с прокурором Москворецкого района, я слышал, как на том конце провода отдаленный голос кричал: «Тихо! Где Пшеничный? Пшеничного из союзной прокуратуры! Срочно!»

Спустя полминуты, когда я уже начал терять терпение, в трубке прозвучало:

— Слушаю, следователь Пшеничный.

— Здравствуйте, — сказал я. — Моя фамилия Шамраев, я — следователь по особо важным делам при Генеральном прокуроре Союза ССР. Мне нужно с вами увидеться.

— По делу Белкина?

— Да. Когда вам удобно?

— А когда нужно?

— Нужно? Честно говоря, нужно сейчас, — я постарался, чтобы в моем голосе он услышал не только и не столько приказ сверху, сколько нормальную просьбу коллеги. Не знаю, услышал он или нет, только фордыбачиться не стал, сказал просто:

— Я могу быть через сорок минут. Какой у вас кабинет?

— Пятый этаж, комната 518. Спасибо, я вас жду.

Нет, пока мне определенно нравится этот Пшеничный! И я уже с удовольствием набрал «02» — коммутатор московской милиции.

— Девушка, второе отделение 3-го отдела МУРа, начальника.

— Светлова? Минуточку, — и через несколько секунд другой женский голос ответил:

— Секретарь отделения Кулагина.

— Светлова, пожалуйста.

— Кто его спрашивает?

— Доложите: Шамраев.

Тут ждать не пришлось, Светлов мгновенно взял трубку:

— Привет! Какими судьбами? — сказал он веселой скороговоркой.

— Привет, подполковник, — я дал ему понять, что знаю о его стремительном продвижении по службе. — Как ты там? Совсем в бумагах зарылся или еще жив?

— А что? По бабам надо сходить?

Засранец, сразу берет быка за рога.

— Ну… По бабам тоже можно… — я еще не знаю, с какой стороны его взять, и тяну вступление. А он говорит:

— Но для баб тебе сыщики не нужны, да? Учти, я уже не сыщик, я делопроизводитель, канцелярская крыса, — фразы сыпались из этого Светлова с прежней доначальственной скоростью, как из пулемета.

— Ладно, крыса! А ты не мог бы бросить свои бумаги на пару часов, сесть в свою полковничью машину, включить сирены и подскочить ко мне, на Пушкинскую.

— Ого! С сиренами даже! Это что — приказ? Указание? Что случилось?

— Нет, ничего страшного. Но увидеться нужно.

— Хорошо, — бросил он коротко, по-деловому, — Сейчас буду.

Для таких, как Светлов, главное — затравка, интрига, фабула — даже в жизни. Я был уверен, что он примчится через десять минут.

В двери моего кабинета показалось любопытное лицо Бакланова:

— А как насчет прислуживать?

— Что? — не понял я.

— Я говорю, как насчет того, что надоело прислуживать трудящимся?

Действительно! Я же совсем забыл об утреннем инциденте — вот что значит втянуться в дело.

— Ну? — снова сказал Бакланов. — Может, еще по пивку ударим? В знак протеста.

— Нет, — сказал я. — Уже не могу. Сейчас люди приедут.

— Значит ты нырнул?

— Да.

— Ладно, тогда я пошел просить работу. А то вышел из отпуска, а меня как забыли.