споткнуться. Но когда она вышла, Кирилл почувствовал неожиданное облегчение, будто снял с плеч огромный походный рюкзак.

– Пустота и мрак,– вдруг провыл кто-то над самым ухом Кирилла.

Марков обернулся. В дверях, обнимая Таню за талию, стоял Акентьев.

– Откликнитесь, твари,– Саша улыбнулся одними губами, и Кирилл заметил маленький розовый шрам в углу его рта, которого раньше не было или Марков не замечал. Тут же он почувствовал, что краснеет. Уши, наверняка, стали розовыми, как раз под цвет акентьевского шрама.

Что это с ним? Ему стыдно перед этим плейбоем? За что? За то, что унижался перед ним в школе, а потом полгода прятался? Ведь он, Кирилл Марков,– теперь свободный человек. Теперь он – студент, боксер... Пустота и мрак... Враг...

Акентьев так и стоял в дверях, все присутствующие сами повскакивали со своих мест, бросились к нему целоваться и жать руку, то есть здороваться в зависимости от пола. Кирилл встал, протянул руку Акентьеву, не глядя ему в глаза, но так и остался с протянутой в пустоту рукой. Саша прошел мимо, за ним, как за Петром Великим на известной картине Лансере, засеменили остальные.

Саша плюхнулся в кресло, ребята заняли прежние места, а Кирилл оказался стоящим одиноко в центре комнаты, будто перед приемной комиссией. Все смотрели на него и молчали. Растерянный Марков взглянул на Таню, ища хоть какую-нибудь поддержку у хозяйки дома. Девушка презрительно усмехнулась и сказала, что пошла на кухню за хлебом. Кириллу следовало бы тут же предложить ей свою помощь, но неожиданная догадка заставила его остолбенело стоять, глупо хлопать глазами и краснеть, как пролитое на белую скатерть вино.

Все было подстроено Акентьевым! Все, начиная со знакомства в трамвае, было им разыграно, как в постановке его папы – режиссера БДТ. Девушка, первая заговорившая с ним, цитирующая Северянина, сравнивающая его с Блоком, словно прочитавшая через плечо его самую заветную книгу. Все это была простая режиссура, а Таня играла свою роль, причем очень талантливо. Так ведь она и поступала в театральный! Правда, неудачно. А теперь папа Акентьева ей в этом поможет. Танины ноги и Саша Акентьев.

Круг замкнулся...

– Вообще-то в приличную компанию принято приходить со своей девушкой,– сказал Акентьев из глубины дивана.– Панов с Викой, Серж со своей девушкой... Олей. Я тоже не один...

В этот момент в комнату вошла Таня, держа в руках блюдо с неразрезанным хлебом. Из буханки разбойничьи торчала рукоять столового ножа. Акентьев даже не поманил, а прищелкнул пальцами. Таня подошла к нему и присела на подставленное колено, так и держа хлебное блюдо. Хлеб-соль гостю дорогому! Кирилл машинально уставился на ее ноги, и это было совсем глупо, по-телячьи.

– А этот странный молодой человек,– продолжил Акентьев,– который плавает на каких-то смешных судах, третьекурсник... Наверное, экстерном все сдает!.. Пришел к нам один. Может, кто-то согласится поделиться с ним своей девушкой?

Гости зашевелились, заскрипели пружины дивана. Володя Панов посмеялся-покашлял и неожиданно сказал:

– Кирилл, если тебе Вика нравится, я могу уступить. Я так посижу,– он посмотрел на бутылки и закуски.– Я с Викой всего только раз целовался... Или два...

– Три,– сказала, быстро крутанув остренькую мордочку, девушка.

– Это неважно. Девчонка она хорошая, ногастая. Кирилл, ты как? Если хочешь, конечно. А мне все равно. Чего хорошего парня обижать? Кир...

Он оборвал фразу, успев произнести только имя древнего персидского царя. В нескольких сантиметрах от его головы просвистела холодная молния и с тупым стуком врезалась в оконный переплет. Пригвоздив штору, из рамы торчала рукоять кухонного ножа.

Вика, задрав острые коленки к самым плечам, пронзительно завизжала. Володя Панов стоял у окна бледный, почти серебряный, как елочный шар. Брезентовая Оля с волнением в голосе говорила занавешенному от мира густой гривой волос Сереже:

– Саша всегда такой непредсказуемый. Он спонтанный, как даос. Мысль-действие, все сразу, тут же... Серж, ты меня понимаешь? А я понимаю Сашу...

Акентьев и Таня сидели все так же, спокойно глядя на Кирилла.

– Он же мог Вову убить! – кричала Вика, и ее нормальная реакция на фоне всеобщего спокойствия и равнодушия выглядела странной.– Ненормальный! Псих! Убийца!..

– Вова, что ты стоишь? – не выдержал Акентьев.– Я, что ли, должен успокаивать эту истеричку? Заткни ей пасть чем-нибудь, чтобы не верещала. Хоть минетом...

Таким словом закончилась эта странная сцена. Все както оживились, Вика успокоилась, а Таня вспомнила, что приближается Новый год. Акентьев встал и подошел к Кириллу.

– Ну, как здоровье родителей? – спросил Саша, криво улыбаясь.– Я так привык разговаривать по телефону с твоей мамой... Как ее давление?.. А ты совсем не изменился, все такой же... Ладно, до Нового года уже сорок минут. Я, вообще-то, достал тебя по делу – книжку доктора Вольфа по боевому дзюдо хочу вернуть... Шучу! У меня к тебе серьезный интерес. Нужен мне надежный человек, напарник, на одном денежном месте. Человек творческий, с фантазией, понимающий в музыке и вообще в жизни. А главное, чтобы был мне другом. Ведь ты мне друг? А?

– Да, друг,– ответил Кирилл.

Неделю назад, на лабораторных занятиях по сварочному делу он стучал электродом по стальному уголку, добиваясь веселого, шипящего, как шампанское, разряда. Теперь он узнал его, увидев в сыром купчинском воздухе на фоне блочных домов, которым больше всего ранней весной подходило название сирые. На этом повороте все трамваи искрили. Сыро, серо, сиро... И вдруг вспыхивает звездочка, как привет из мира другого вещества. Там, в ином мире, все бежит, вспыхивает, переливается. Там яркие световые вывески, неоновые рекламы, яркие краски, сверкающие витрины. Там все выставляется напоказ – товары, развлечения, женщины... А тут сыро, серо, сиро...

– Дима, закрой балкон – дует...

Двоюродная сестра совсем достала. Повадилась приезжать в гости каждую пятницу. Говорит, что в их доме отдыхает душой. Еще и года нет, как вышла замуж, а уже надорвалась душевно. У нее муж, свекровь, попугай, две собаки – южнорусские овчарки. Ленка – худая, поджарая, с редкими длинными волосами, а все равно хочет – не хочет, а напоминает теперь серую южнорусскую овчарку. Чем? Характером, интеллектом, мировоззрением? Но чем-то очень-очень напоминает. Сирую овчарку. Стоит такая у забора, мокрая, смотрит несчастно, как овечка, вода по ней стекает, а чуть подошел и протянул руку, как цапнет...

Неожиданно у Димы Иволгина мелькнула в голове отличная идея.

– Ленка, а что, если ты на какое-то время станешь мне не двоюродной сестрой, а... ну, просто моей... этой... возлюбленной, что ли?

У Ленки от удивления даже рот раскрылся, как дамская сумочка. Серые глазки покосились на дверь, за которой доносились голоса Димкиных родителей. А на Диму они уже зыркали странными прыгающими огоньками, вроде сварки.

– Ты что мне предлагаешь? Я же твоя двоюродная сестра. Как тебе не стыдно! Значит, ты решил меня склонить...

– Вот дура! Ты меня неправильно поняла. Я не про это...

– А почему не про это? – опять возмутилась Ленка.– Раньше, между прочим, браки между кузенами были очень распространены, а уж мимолетные связи... Я не ожидала от тебя. Ты мне всегда казался плюшевым медвежонком. А как ты относишься к мимолетным связям с кузиной? Не в общих чертах, а конкретно?

– Ты можешь заткнуться?!

Ленка даже обиделась, до того не привыкла видеть его таким грубым. Дима Иволгин и сам не понимал, почему он вдруг так вспылил. Может, Ленка попала в самую точку, и он действительно в самой глубине души, в какой-нибудь Марианской впадине, хранил эту фантазию с привязанным к ней тяжелым якорем?

– Все, сейчас пожалуюсь дяде Валере, что ты меня соблазнял и склонял к связи. Дядя Валера!..

– Перестань, Ленка. Я серьезно. Меня пригласили на день рождения. Это мой хороший друг, самый