водного транспорта. На судомеханическом. Буду плавать на судах смешанного типа, «река—море». Знаете, рейсы такие удобные и все с заходом в европейские порты. Любек, Гамбург, Марсель...

Его опять понесло в открытое море вранья, без всяких портов. Суда смешанного типа, «река—море»... Сам он – смешанный тип. Что только не смешалось в нем? И все какой-то хлам, чужие пошлости, а своего нет за душой ломаного гроша, вернее, в душе. Вот Женька...

– Девушка, скажите, как вас зовут? – спросил вдруг Кирилл совсем по-иволгински и еще добавил: – Пожалуйста...

– Таня... А вас?.. Очень приятно. Кирилл, давайте встретим Новый год вместе. Я не очень нахальничаю? Может, вы подумали?.. Тогда ладно. У меня собирается хорошая компания. Клевые ребята. Не пожалеете. Что вам скучать с родителями, ведь вы такой симпатичный... И глаза у вас такие грустные, как у Александра Блока. Я постараюсь вас развеселить... Что вам до этого экзамена? Вы же не первокурсник какой-нибудь, чтобы так бояться экзаменов... Ты тоже живешь в Купчино? Тем более, мы почти соседи... Значит, решено?..

Ровно в шесть часов вечера тридцать первого декабря в квартире Марковых раздался удивленный и растерянный голос Елены Викторовны:

– Кирюша, как же так? Ведь Новый год принято отмечать в семье. Скоро тетя Нина приедет с Михаилом Ивановичем, Люба с Павликом... Тебе же нравится играть с маленьким Павликом! Он такой забавный, тебе во всем подражает... Папа вот-вот приедет. Что я ему скажу?..

– Скажешь, что у меня комсомольско-молодежный Новый год,– отвечал из своей комнаты Кирилл.– Вынужден встречать его с комсоргом, профоргом и страшной дочкой декана. Скажи это ботинку. Он – карьерист, он поймет...

– Как ты называешь папу? Не стыдно?

– Карьеристом?

– Нет, ботинком. Не смей так говорить... Кстати, надень теплые ботинки. Куда ты в туфельках?

– Мам, тут недалеко. Я возьму бутылку шампанского и пару банок из холодильника? Тут вон всего сколько – Михаил Иванович обожрется... А боти... отец не закусывает...

– Возьми еще тарелочку холодца. Я сейчас тебе заверну. А ты присмотрись: может, она не такая страшненькая?

– Кто?

– Дочка декана.

– Какая дочка?.. Ах, да. Присмотрюсь, присмотрюсь...

На площадке Кирилл услышал звук приближающегося лифта. Все нормальные люди уже дома, шатаются по квартире в томительном ожидании курантов, а этот вот приближается, на лифте едет... Так ведь это отец! Он уже узнавал родителя по звуку подъемно-транспортного оборудования! Вот до чего дошло обостренное восприятие друг друга!

Лифт действительно остановился на его этаже. Во время небольшой паузы между остановкой и открыванием дверей Кирилл пролетел два лестничных пролета. Ему казалось, что с каждым толчком ноги от бетонной ступени он приближался к свободе... «Свобода приходит нагая...» Чьи это стихи? Неважно. Важно, что нагая. Еще интересно, блондинка она или брюнетка? Если блондинка, то они поженятся, и он будет говорить в институте: «Моя жена... У моей жены... Для моей жены...» Не одному же Лехе Растамянцу хвастаться на перемене семейными скандалами.

Жаль, что ехать было недалеко – всего пару остановок. Еще жаль, что не было цветов. Потому что, когда человек идет с цветами, все сразу понимают, какой он счастливчик, что его ждет поцелуй или поцелуи, что в этот вечер у него будет... у него все будет. Все у него будет, то есть даже больше, чем в этом случае думают. Большая жизнь, любовь, свобода... «Свобода приходит нагая...» Блондинка или брюнетка?

Дверь открыла хорошенькая брюнетка. Это у Зощенко, кажется, жених ни разу не видел невесту без шляпки. Но Кирилл сразу узнал Татьяну. У нее была стрижка на какой-то французский манер, с трогательной челочкой. Ангел улетел, но тот, кто остался, весело смотрел на застывшего в дверях Кирилла. Что он там загадывал? Женится, если она брюнетка? Да-да, он так и загадал, именно если брюнетка. Зачем ему себя обманывать? К тому же глаза, цвет волос, легкомысленная челочка не имели никакого значения по сравнению с ногами. Вот так он мог бы идти за нею далеко-далеко, долго-долго, глядя только на ее ноги, как на какие-то жизненные ориентиры. Жаль, что в купчинских квартирах такие короткие коридоры...

В большой комнате Кирилл совсем по-детски первой заметил елку. Она была украшена одними серебристыми шарами. Снизу – большими, как плафоны ночных светильников, повыше – средними, величиной с теннисный мячик, а под самой макушкой – не больше пинг-понгового шарика. «Апофеоз...» – подумал Кирилл, но чего апофеоз, он, по своему обыкновению, не додумал. Его захватила другая мысль. Он представил себе сначала бесконечно большой серебристый шар, который вместил в себя все мирозданье, шар-абсолют, которому нечего было отражать. Потом Марков вообразил бесконечно малый шарик, в котором ничего не было, но который отображал всю реальность. Между шарами была сама госпожа бесконечность, от ощущения которой становилось холодно и телу, и душе. В центре этой бесконечности стояла елка с серебряными шарами.

Стало действительно зябко и одиноко. Тут Кирилл увидел гостей, искаженно отраженных в стеклянных шарах, и поспешно отвернулся от елки. Таня уже представляла его присутствующим. Марков заметил, что гости одобрительно посмотрели на его вельветовые джинсы и свободный черный свитер с белыми ромбиками. Кирилл ответил им дружелюбным взглядом.

Очень худая, даже по мнению Маркова, девушка Вика сидела на диване, не просто закинув ногу на ногу, а переплетя нижние конечности, будто они были проволочными. Это не мешало ей быстро вертеть остренькой мордочкой, реагируя на реплики присутствующих, на манер африканских зверьков сурикатов.

Рядом с ней расположилась широкоплечая девица Оля в брезентовой куртке. Волосы ее были схвачены то ли обручем, то ли плотной лентой. Прямо на ковре, у ее ног, сидел Сережа, лица которого было не разглядеть из-за густой занавеси темных волос. Сережа обхватил толстую Олину ногу, как пьяница обнимает столб.

Еще один юноша стоял у окна, напротив праздничного стола, и по-детски улыбался не Кириллу, а бутылкам и закускам. Его звали Володя Панов. У него была странная манера во время разговора посмеиваться, будто подкашливать. Но из этих ребят как раз он понравился Маркову больше всех. Он показался Кириллу совсем мальчишкой, не по возрасту – возможно, он был даже старше Маркова,– а по брошенным фразам и манерам. Еще Володя, судя по всему, был добрым и искренним.

Но рядом с Кириллом стояла хозяйка дома. На ком бы Марков ни останавливал теперь свой взгляд, его боковое зрение постоянно фиксировало эпицентр этого вечера. Девушка-сурикат и Танины ноги, брезентовая Оля и Танины ноги, Володя Панов и Танины ноги, серебряная бесконечность и Танины ноги...

– Кирилл скоро будет плавать на судах смешанного плавания,– сказала Таня, и нога ее, ближняя к Маркову, слегка согнулась в коленке.

– На судах помешанного плавания,– брякнула брезентовая девица.

Володя Панов похихикал-покашлял, Сережа высунулся из зарослей и спрятался опять.

– Я знаю,– пискнула Вика.– Это такие амфибии. Они могут и по земле, и по морю.

– По реке и по морю,– поправила ее Таня.

– Но и река, и море – это же вода? – удивилась Вика и завертела мордочкой по сторонам, ища ответа на свой вопрос, но на нее никто не обратил внимания.

– Самое главное,– продолжила Таня,– что эти суда курсируют по Европе.

В глазах присутствующих, наконец, мелькнул огонек понимания.

– Это вроде того,– попробовал для начала пошутить Кирилл,– когда судно должно плыть на Валаам, а само вдруг меняет курс и следует на Лондон.

– Понятно,– вяло отреагировали Оля с Сережей.

Только Володя Панов немного покашлял, чем и заслужил симпатии Кирилла. После плохо прозвучавшей шутки повисла пауза. Кириллу опять полезла в голову серебристая бесконечность, но тут в передней раздался звонок, и Таня пошла открывать. Марков проводил ее таким взглядом, о который можно было бы