— Але! — рявкнул в трубку начальник, помаргивая повлажневшими глазами. — Слушаю! Кто? Арон Борисович? Легок на помине! С вас пол-литра, товарищ Маркович! Ах за что? А за то! Не думайте больше ни о каком импорте! Своя модель есть, такая, что им и не снилась! Черта с два им там такое решение найти! A? Aral Что, не верите? Ай-ай… Сроки теперь малость увеличатся, но не прогадаете! Да что толку по телефону-то? Сейчас к вам автор подъедет. Ну да — Боря Митрохин, он самый. Ну пока. Привет! — Бочко-Задонский с маху положил трубку. — Поезжай-ка ты в Эрмитаж, Борис Сергеевич. Поезжай, растолкуй там, что да как. Время ведь теперь понадобится: чертежи, расчеты, но, если согласятся ждать, это ж будет вещь!
Сотрудники снова загалдели, поздравляя Бориса. «Эк его разобрало…» — с непонятным недовольством подумал о Задонском Митрохин. Он подошел к своему столу, подцепил пальцами ремень спортивной сумки и под взглядами всей комнаты торжественно проследовал к двери. «Ай да Митрохин, — подумал он о себе с усмешкой, — вот уж от кого не ожидал…»
На лестнице к нему, запыхавшись, подскочил «Валера из-месткома», он же Валера Орехов, вездесущий общественник институтского масштаба, митрохинских лет инженер. «Что за Валера?» — спрашивали новички. «А это тот, который орет и за руку хватает», — отвечали им.
— Боб! — заорал Валера, ухватив Митрохина за руку. — Не забыл?
Митрохин качнул плечом сумку.
— Гигант! — заорал Валера.
— Ты, Валера, учти, — сурово предупредил Митрохин, — меня теперь на эту мормышку не поймаешь. Только один вид, как договорились: хоть бег, хоть прыжки, хогь метания. Мне все едино, где позориться, но только уж в чем-нибудь одном.
— Тогда прыжки! Ты ж у нас прыгун! — ткнул тот Митрохина в плечо.
— Да, я у вас тот еще прыгун, — усмехнулся Митрохин.
— Метр шестьдесят всего-то с тебя и требуется, остальное мы с Димулей обеспечим! — радостно орал месткомовец. Он имел в виду Диму Сергеева — молодого специалиста, дважды перворазрядника. — От вашей группы, значит, четверо: ты, Стебликова, Грендруков и Васильева!! Главное — массовость! Очки! Выиграем «легкую»-команду «Минерала» завалим, а может, и команду «Вибратора» пошатнем, а? Главное, Стебликову на «сотке» имеем: такие ножки, хы-хы! Как считаешь?
— Будь здоров, — Митрохин шагнул вниз, — спешу. — Тоже мне, хы-хы…
— Так, значит, в три на «Комете»! — крикнул вслед Валера. — Не опоздай! Мы все в два отсюда едем. Отпрыгаешь — и домой!
«Отпрыгаешь…» — неприязненно думал Митрохин. — Знаем мы эти спартакиады «Прощай, здоровье»! Жоржа Задонского вот после коньков еле таблетками откормили. Серафима тогда колено разбила и очки. Вот они, очки-секунды… Ладно. Надо так надо! Летом-то — не зимой. Позагораем, посмеемся, задавим «Вибратор» массовостью. А вот Арончика мы сейчас обрадуем. Вот уж тут-то был прыжок! Тут уж — без дураков. Давай-ка, Боб, побыстрее!»
Митрохин показал вахтеру раскрытый загодя пропуск, толкнул вертушку и выскочил из дверей. Он глянул вверх на кариатид; держись, девочки! — и, бодро размахивая сумкой, пошагал в сторону Эрмитажа.
— Ну, знал же я, Боренька! Ну, уверен же я был! Может быть, вы думаете, что я хоть секунду сомневался? Так вы ошибаетесь! Или, может, это не я буквально позавчера говорил начальству: когда Маркович делает заказ, так Маркович знает, где его делать! Я говорил ему: может, вам приятно смотреть, как эти полотеры зря жуют энергию? А вот в НИИ «Проммаш» в группе уважаемого товарища Задонского молодые талантливые конструкторы вот-вот закончат свою модель, такую, что все только ахнут! Вот вам мои доподлинные слова, Боречка, это, можно сказать, стенограмма! Есть там, говорю, такой Митрохин, так это не Митрохин, а Эдисон!
— Арон Борисович… — в который уже раз тщетно пытался перебить Арончика Митрохин, — да бросьте вы в самом-то деле…
Вот уж минут двадцать ежился он под ливнем восторга, изливаемым на него бородатым толстяком-хозяйственником. Рад был Арон и согласился ждать, сколько надо, а лучше бы немного. Позарез нужен был ему такой агрегат: километры паркета, тонны пыли. А самым чистым должен быть лучший музей мира. И он-таки будет! Любил Арон свой музей и дело свое знал и любил.
— Он стесняется! — вздернув бороду, вознес руки хозяйственник. — Он сначала изобретает, а потом он скромничает! Он не хочет, чтобы его называли Эдисоном. И он прав! У него есть своя фамилия!
Вогнал он таки Митрохина в краску.
— Ну, я пошел, — сказал Митрохин, метнувшись к двери. — Уши горят.
— Молчу, молчу, Боречка! — вытянул руки хозяйственник. Он действительно умолк и задумался, забегав пальцами по своей холеной, густой бороде. — Знаете, Боря, сейчас я вам устрою одну экскурсию. Вы будете меня благодарить. Для публики выставка откроется только в понедельник, но вы посмотрите ее сейчас. Надеюсь, сам Николай Павлович не откажет мне быть вашим личным экскурсоводом. Только уж вы постарайтесь побыстрее закончить с расчетами, ладно?
— Какая выставка, Арон Борисович? Какой Николай Павлович?
— А вы не слыхали? — искренне удивился Арон, — Весь город говорит. У нас открывается выставка «Культура инков». В понедельник тут будет столпотворение! И есть из-за чего, уверяю вас. Уникальнейшие экспонаты из музеев Латинской Америки и Штатов. Раскопки Хайрема Бингема, Луиса Валькарселя, Ойле. Раскопки городов Куско, Сапсауамена! («Ай да Арон! — уважительно подумал Митрохин. — Мне такого и поевши не выговорить».) Сейчас вы спокойно осмотрите экспозицию. А что вы спрашиваете, кто такой Николай Павлович, так это — Николай Павлович Пласкеев — один из молодых наших американистов. Та-а-лант! — закатил глаза Арон Борисович. — Идемте, он мне не откажет! А сумочку, Боря, оставьте здесь.
Бородач подхватил Митрохина под руку, вывел из кабинета и, неожиданно при своей тучности, быстро повлек его по коридорам, лестницам и залам на эту самую выставку. «Со мной!», «Это со мной!» — коротко успокаивал он дежурных, бдительно кидавшихся навстречу.
— У нас таки строго, — шепнул он Митрохину, — посторонних — ни-ни… Но пусть мне теперь скажут, что вы нашему музею посторонний.
— Спасибо, — поблагодарил Митрохин.
Он огляделся. Работы по подготовке выставки шли, видимо, еще полным ходом. Пахло замазкой, ремонтом. По устланному бумагой и газетами полу сновали люди. Что-то тут двигали, приколачивали, подвинчивали, подкрашивали, устанавливали, а установив и присмотревшись, вновь начинали двигать. Отрывисто и гулко в пустом помещении звучали деловитые голоса.
— Работы еще на два дня, — уверенно определил хозяйственник. — Давайте, Борис, пройдем в соседний зал. Там экспозиция уже готова, там и сам Николай Павлович.
В соседнем зале, пол которого тоже кое-где был покрыт бумагой, было безлюдно и тихо. Здесь уже незыблемо вдоль стен и по всему помещению стояли экспонаты: какие-то каменные стелы, каменные плиты, каменные же статуи, всевозможных размеров вазы, чаши. На стенах висели огромного формата фотографии, панорамы. Бросался в глаза огромный макет города, вернее — его развалин, отлично выполненный макет в стеклянном кубе, стоящем посреди зала. У этого куба, чуть склонившись, стоял невысокий, коренастый лысоватый человек. Он задумчиво рассматривал какой-то сложный рисунок, лежащий на крышке куба, и легко постукивал по рисунку пальцами.
— А вот и сам Николай Павлович! Николай Павлович, познакомьтесь, дорогой мой, с товарищем Митрохиным, нашим талантливым конструктором!
«Ну, Арон…» — покраснев и страдальчески сморщившись, чертыхнулся Борис, быстро глянув на ученого. Тот усмехнулся понимающе.
— А это, — Арон сделал жест в сторону остролицего — а это, Боря…
— Пласкеев, — поспешно представился тот, — Николай Павлович.
— Борис Сергеевич, — назвался Митрохин, пожимая ладонь ученого.
— Чем могу? — спросил тот, вопросительно глянув на Арона.
— Николай Павлович, не в службу, а в дружбу, покажите товарищу выставку. Я знаю, время у вас драгоценное, но кто же лучше вас…
— Хорошо, — вежливо согласился ученый, — я ознакомлю товарища с экспозицией. Получаса, я думаю, будет достаточно?
— Вполне, — обрадованно закивал Арон. — Ну, я побежал. Вы, Боря, на обратном пути загляните ко мне, хорошо? Хотя ведь сумка там ваша. Дорогу, конечно, найдете? А сейчас вы получите удовольствие! — Арон еще покивал обоим и быстро двинулся из зала, на ходу озабоченно оглядывая паркет на свободных от бумаги участках пола.
Ученый едва приметно вздохнул, сдвинул на стекле лист и постучал пальцами в стенд.
— Это, — начал он объяснять, — развалины Сапсауамена, одной из крепостей инков. Посмотрите, какая мощь, какая суровая гармония, какая ненавязчивая геометричность. Вы когда-нибудь интересовались древними цивилизациями Южной Америки, Борис Сергеевич?
— Нет, — сожалеюще покачал головой Митрохин. — Это из раскопок?
— Да. Эти развалины изучал перуанский археолог Луис Валькарсель. Часть экспонатов, — Николай Павлович коротко ткнул рукой в сторону стены, — как раз из этоп крепости. Основной же материал — из Куско, столицы инков. Вот его панорама, взгляните. — Они подошли к стене. — Справа, на заднем плане панорамы, — показал рукой инковед (как мысленно окрестил его Митрохин), — знаменитый храм бога Ильяпа, бога погоды, грома и молнии.
— Илья Пророк? — обрадовался знакомому созвучию Митрохин.
Николай Павлович снисходительно усмехнулся, не ответив.
— А вот фрагмент стены этого самого храма, — ласково коснулся он пальцами огромного каменного блока, покрытого узорной резьбой, изображавшей каких-то затейливых чудит. В верхнем углу блока внимание привлекала вмятина, от которой, уродуя резьбу, разбегались прихотливые трещины.
— След ядра, — с отвращением пояснил ученый. — Конкиста. Штурм.
— А это, — шагнул инковед к соседнему стенду, — так называемые «толстые танцовщицы».
«Ох и тети! — отвел глаза Митрохин. — Ох и танцовщицы! Да неужто их с натуры лепили? Вот так детали, вот так пуды…» Взгляд его, как намагниченный, вновь обратился к этому ансамблю, — «Да…»
Проследив за взглядом Митрохина, Николай Павлович почему-то оскорбился и демонстративно глянул на часы. Почти ничего не объясняя и почти не задерживаясь у экспонатов, он показал Борису украшения из могильников инкской знати: броши, статуэтки, фигурки зверей и птиц. Каждый экспонат был снабжен аккуратной табличкой с надписью на трех языках: на русском, на английском и на испанском. Походя ученый показал Борису статую бога плодородия. Снова стелы, снова статуэтки, снова чаши… Посуда понравилась Митрохину чрезвычайно, о чем он и сказал Пласкееву, не изменив, впрочем, его пренебрежительного отношения к себе.
— А это что? А это? — то и дело спрашивал Борис, изо всех сил стараясь реабилитироваться во мнении ученого, которого так расхваливал Арон. Но,
