– Естественно. Потому что ты не такая шлюха, как Мари-Анж. Ты создана скорее для фильмов Феллини, чем для Тима Бартона.

Смех.

– И все равно Дарий – настоящая звезда, а вы просто завистники. И если бы не это шоу в его честь… вас никогда в жизни даже близко к «Олимпии» бы не подпустили!

Выпалив это, девятый клоун на всякий случай отходит подальше от коллег, которые с трудом сдерживают гнев.

С волками жить, по-волчьи выть? Не люблю я этого.

Лукреция смотрит на экран, надеясь, что выступление ее бывшей подруги не увенчается успехом. Но та, может быть желая произвести впечатление на Лукрецию, превосходит саму себя и вызывает гром аплодисментов.

Громкоговоритель объявляет: «Изменения в программе! Дуэт номер девятнадцать выступает вместо клоуна номер восемь. Приготовьтесь».

Исидор и Лукреция застывают от ужаса. Телохранитель-питбуль и не думает уходить. Он спокойно разговаривает с пожарным Франком Тампести.

Мы не можем убежать! Попались, как мыши в мышеловку!

— Лукреция, я подчинился вашей интуиции. Но так, для справки… просто для общего развития… что мы будем делать, очутившись на сцене?

Лукреция смотрит на протянутый ей листок с текстом, но двадцати секунд явно недостаточно, чтобы выучить миниатюру наизусть. Лоб Исидора покрывают крупные капли пота.

За ними уже идут. Ассистент подводит их к сцене, они видят Мари-Анж, произносящую последнюю шутку. Ее награждают взрывом хохота и громкими аплодисментами.

Занавес опускается, Мари-Анж уходит со сцены, на которую, по знаку распорядителя, должен теперь выйти дуэт номер девятнадцать.

– Ни пуха ни пера!

Мари-Анж уходит, чтобы сесть в первом ряду. На освещенной сцене появляется Стефан Крауц и говорит в потрескивающий микрофон:

– А теперь – иностранные гости! Давид и Ванесса Битоновски, которые приехали из Квебека! Они исполнят скетч «Стриптиз». Предупреждаю, это очень необычный номер!

Ассистент заставляет их сделать несколько шагов и встать у белой черты.

– Вам повезло, публика разогрета.

Лукреция и Исидор ждут, стоя посреди сцены перед красным бархатным занавесом.

Как странно, в эту минуту мне вспоминается другая, очень давняя, забытая минута.

Красный бархатный занавес начинает медленно подниматься.

Та давняя минута – это мое появление на свет.

Это было очень давно, я находилась в утробе матери.

Это было очень давно, меня окружала темнота, но вдруг красные стены расступились, и я вышла на свет.

На меня смотрели. На меня смотрели люди. Они чего-то ждали от меня.

Тяжелый занавес «Олимпии» открывается, Исидор и Лукреция оказываются перед переполненным залом. К ним прикованы сотни глаз.

Лукреция видит рядом с прожекторами телекамеры, которые транслируют шоу в прямом эфире для миллионов жителей Франции и всей франкоговорящей части планеты.

Она чувствует, как по ее спине течет ледяной пот. В первом ряду министр культуры, известные политические деятели, знаменитые артисты и семь уже выступивших клоунов. Они доброжелательно улыбаются. Мари-Анж подмигивает.

Справа сидят общественные деятели и журналисты, и среди них Кристиана Тенардье в вечернем платье и колье, похожем на стетоскоп.

В минуту моего рождения что-то шло не так.

Люди смотрели на меня и чего-то ждали.

А я не делала этого.

Справа от Лукреции стоит окаменевший Исидор.

Он слегка улыбается краем губ и мысленно спрашивает ее:

И что теперь делать, дорогая Лукреция?

Три человека стоят над могилой друга и обсуждают, что бы им самим хотелось услышать, если бы они лежали в гробу.

Первый говорит:

– Я бы хотел, чтобы обо мне сказали – он был хорошим отцом и мужем.

Второй говорит:

– А я бы хотел, чтобы обо мне сказали – он был блестящим педагогом, ученики так любили его!

А третий, глядя на своего друга в гробу, говорит:

– А я бы хотел услышать: «Смотрите! Он шевелится!»

Отрывок из скетча Дария Возняка «Последнее желание перед прыжком со скалы»

Наступает тишина.

– Начинайте! – шепчет ассистент из кулис.

Лукреция и Исидор стоят неподвижно, словно кролики, ослепленные фарами приближающегося грузовика.

Исидор, конечно, будет на меня сердиться, но я чувствую, что происходящее чрезвычайно важно для расследования. И понять это мы сможем, только пережив эмоции выступающего на сцене юмориста.

Она, не моргая, выдерживает пристальный взгляд Исидора.

Во время моего появления на свет они тоже смотрели и ждали. Я не делала того, чего они ожидали, и они волновались…

Они боялись, что я умру.

Она видит взгляды, пронизывающие ее, словно стрелами.

Я умираю.

Смерть – это самое лучшее в данной ситуации. Не нужно думать о будущем. Смерть не вызывает смеха. Может быть, жалость. Почти всегда – уважение. Сейчас сотни зрителей в зале, миллионы людей у телеэкранов спрашивают себя: «Чего она ждет, почему не начинает нас смешить?»

Я больше не существую.

Все в эту минуту смотрят на меня и считают меня ничтожеством. Такого ужасного чувства я не испытывала никогда в жизни.

Даже тогда, первого апреля, меня видели лишь несколько прыщавых девочек- подростков.

А тут тысячи, да что я говорю, миллионы людей…

Я умираю.

Что теперь будет?

Я хочу двигаться и не могу.

Надо дышать медленно, надо заставить сердце продолжать биться. Надо сглотнуть слюну.

Зачем я сюда пришла?

И Тенардье сидит в первом ряду.

И Мари-Анж на меня смотрит.

Вся моя жизнь – это заговор, целью которого была эта минута величайшего