противника, а в том, чтобы самому избежать этого. Он, тем не менее, решил не выходить из боя, а возобновить его на следующий день силами центрального корпуса с целью задержать немцев до подхода Ренненкампфа, который бы нанес решительный удар. Он направил распоряжение генералу Артамонову, командиру I корпуса, держащему фронт против Франсуа на русском левом фланге, «прикрывать фланг армии... любой ценой». Он был уверен, что «даже сильно превосходящий противник не сможет сломить сопротивление славного I корпуса», добавляя, что успех боя зависел от его стойкости.
На следующее утро, 27 августа, наступил так ожидаемый момент наступления Франсуа. Его артиллерия наконец прибыла. В 4 часа утра, до наступления рассвета, ураганный обстрел обрушился на позиции I корпуса в Уздау.
Германское главное командование, Гинденбург, невозмутимо спокойный, Людендорф, серьезный и напряженный, со следовавшим по пятам Хоффманом, покинуло временный штаб в Лобау, в двадцати километрах от фронта, и разместилось на холме, с которого Людендорф намеревался «наблюдать на месте» взаимодействие корпусов Франсуа и Шольца. Не успели они еще взойти на холм, как поступило донесение о том, что Уздау взят. Почти немедленно пришло второе известие, опровергавшее первое.
Артиллерийский обстрел продолжался. В русских окопах солдаты «I славного корпуса», голодные, как и их товарищи по XXIII корпусу, утратившие желание сражаться, бежали от дождя снарядов. Убитых было не менее, чем спасшихся. К 11 часам дня I корпус покинул поле боя, который был выигран только одной артиллерией. Людендорф, почувствовав, что оборона русской 2-й армии теперь «прорвана», хотя выполнение его преждевременных приказов могло бы привести к поражению.
Но 2-я армия еще не была разбита. Людендорф обнаружил, что «в противоположность другим войнам» здесь сражение не выигрывается за один день. Продвижение Франсуа все еще задерживалось к востоку от Уздау[79]; два русских корпуса в центре продолжали атаковать; над германским тылом все еще нависала угроза нападения Ренненкампфа.
Дороги были забиты беженцами и стадами, уходили целыми деревнями. Германские солдаты тоже были измучены, и им тоже виделось преследование в цокоте копыт. Крики «они идут», прокатившись по колонне, превращались в паническое: «Казаки!»
Возвратившись в Лобау, главное командование в ужасе узнало, что корпус Франсуа бежит и «остатки» его частей уже в Монтове. Срочный телефонный разговор подтвердил, что отступающие войска I корпуса, группы павших духом солдат, действительно обнаружены перед железнодорожной станцией. Если фланг Франсуа поддался, то тогда все сражение может быть проиграно. На какой-то ужасный момент возникло видение проигранной кампании, отступление за Вислу и оставление Восточной Пруссии, то видение, которое возникало перед Притвицем. Потом было установлено, что солдаты в Монтове принадлежали к батальону, бежавшему из-под Уздау.
В конце дня правда о том, что немцы «не отступают за Вислу», а наступают на Самсонова, дошла все-таки до штаба Жилинского. Он наконец телеграфировал Ренненкампфу, что 2-я армия ведет тяжелый бой и что он должен помочь, «двинув свой левый фланг вперед, насколько возможно», но указанные рубежи были много западнее и недалеко продвинуты, а о быстроте действий или форсированных маршах указаний не поступило.
Бой шел уже третий день. Две армии теперь уже ввели в бой все свои силы, накатывались друг на друга, схватившись, расходились и снова сталкивались в боях, проходивших на фронте протяженностью в шестьдесят пять километров. Один полк продвигался вперед, его сосед, наоборот, отступал, в промежуток вклинивался противник или же, непонятно почему, оставлял его незанятым. Ревели пушки, кавалерийские эскадроны, пехотные части, тяжелые батареи на конной тяге двигались через деревни и леса, между озерами, по полям и дорогам. Снаряды рвались в домах и на улицах деревень. Батальон, наступавший под прикрытием артиллерии, исчезал за завесой дыма и тумана, навстречу неизвестной судьбе. Колонны пленных, конвоируемых в тыл, мешали движению войск. Бригады брали позиции или сдавали их, подключались к не тем линиям связи, путая свои дивизии с чужими. Командиры не знали, где их части, сновали штабные автомобили, в небе висели германские самолеты, стремясь произвести разведку, командующие армиями пытались понять, что происходит, и отдавали приказы, которые могли быть не получены, или не выполнены, или не соответствовали положению на фронте, когда достигали адресатов.
Триста тысяч человек выступили друг против друга, маневрировали и контрманеврировали, стреляли, напивались, если им везло и они занимали деревню, или сидели на земле в лесу с приятелями, когда наступала ночь, а на следующий день бой начинался снова. Шло огромное сражение на Восточном фронте[80].
28 августа генерал Франсуа начал бой на рассвете еще одним большим артиллерийским шквалом. Людендорф приказал ему повернуть левее, чтобы помочь корпусу Шольца, который, как он полагал, был «сильно измотан». Не слушая приказа, Франсуа придерживался строго восточного направления, намереваясь завершить обход фланга Самсонова и отрезать его отступление. После неповиновения Франсуа накануне Людендорф теперь чуть ли не просил его подчиняться приказам.
I корпус «окажет самую большую услугу армии, выполняя эти указания», — сказал он. Не обращая внимания, Франсуа двигался на восток, выставляя на дорогах заслоны, чтобы помешать противнику прорваться.
Беспокоясь за центр, Гинденбург и Людендорф ожидали исхода сражения в штабе Шольца у деревни Фрогенау, находящейся в двух километрах от еще меньшей деревушки Танненберг. Приказы помечались «Фрогенау».
Людендорфа опять мучили опасения по поводу Ренненкампфа. Беспокоящийся из-за корпуса Шольца, злой на Франсуа и на очень «ненадежную полевую телефонную связь», соединявшую его с этим непослушным командиром, не имея вообще никакой телефонной связи с корпусами Макензена и фон Белова, он был «далеко не удовлетворен». Макензен и Белов, запутавшись в противоречивых приказах, требовавших идти сначала в одном направлении, а потом в другом, послали в штаб офицера на аэроплане, чтобы добиться ясности. Его встретил «далеко не дружественный прием» из-за того, что ни один из корпусов не находился там, где должен быть. Ко второй половине дня, однако, оба уже вполне удовлетворительно продвигались: Макензен преследовал сломленное правое крыло русских, а фон Белов шел к промежутку у Алленштейна, чтобы атаковать русский центр. Теперь продвижение Франсуа казалось более оправданным, и Людендорф отдал ему приказ двигаться в направлении, в котором тот уже действовал.
Как раз в тот момент, когда в германском штабе начало складываться приятное убеждение в грядущей победе, пришло сообщение о том, что армия Ренненкампфа находится на марше. Но расстояние, покрытое им за день, создавало уверенность, что он опоздает. Действительно, ночной привал ближайшего корпуса Ренненкампфа находился в 35 километрах от Бишофсбурга, где двумя днями ранее был разбит VI русский корпус. Медленно двигаясь по вражеской территории, к концу следующего дня, 29 августа, Ренненкампф прошел всего около 15 километров на запад, а не на юг, и еще не установил контакта с Самсоновым. Это сделать так и не удалось.
Поражение «славного I корпуса», на чье сопротивление Самсонов так надеялся, в добавление к разгрому VI корпуса на правом фланге предрекло конец. Оба фланга были смяты, его кавалерия, единственное, в чем он превосходил немцев, развернутая слишком широко по флангам, не сыграла полезной роли в сражении и в настоящий момент была изолирована. Подвоз боеприпасов и продовольствия, а также связь были в полном хаосе, сражались пока еще только крепкие XV и XIII корпуса. В своем штабе в Нейденбурге он уже слышал грохот приближающихся орудий Франсуа. Ему оставалось сделать только одно. Он телеграфировал Жилинскому, что выезжает на поле боя, а потом, приказав передатчик и личные вещи отправить в Россию, оборвал связь с тылом.
Причины этого решения, как потом говорили, «он унес с собой в могилу», но их нетрудно понять. Армия, которая была поручена ему, рассыпалась у него в руках. Он снова стал кавалерийским офицером и командиром дивизии и сделал то, что хорошо знал. С семерыми членами своего штаба на лошадях, взятых у казаков, он ускакал, чтобы лично командовать под огнем, в седле, где он чувствовал себя как дома.
28 августа на окраине Нейденбурга он попрощался с майором Ноксом. Самсонов сидел на земле, окруженный своим штабом, и изучал карту. Он встал, отвел Нокса в сторону и сообщил, что положение критическое. Он сказал, что его должность и долг призывают быть с армией, но поскольку долг Нокса состоял в том, чтобы правильно информировать свое правительство о происходящем на русском фронте, он советует ему возвратиться, «пока еще есть время». Он сел на коня и, повернувшись в седле, сказал с мудрой улыбкой: «Сегодня удача на стороне врага, в другой раз она будет на нашей» — и ускакал.
Позднее генерал Мартос, руководивший боем в своем секторе с вершины холма и только что приказавший, чтобы колонну пленных немцев увели в тыл, очень удивился, когда увидел командующего армией верхом в сопровождении штаба. Узнав, что уходящая колонна — пленные, Самсонов подъехал к Мартосу, нагнулся с седла, обнял его и сказал печально: «Вы один спасете нас». Но он знал, как обстоят дела, и в ту же ночь отдал приказ об отступлении тем, кто был когда-то 2-й армией.
Отступление в течение последующих двух дней, 29 и 30 августа, было ужасным. Два корпуса центра, которые сражались дольше и лучше всех, продвинувшись дальше всех, отступали последними, имея меньше всего шансов оторваться от противника, и почти полностью стали жертвой германского обхода. Корпус генерала Клюева все еще наступал, когда Белов прорвался справа через оставленный у Алленштейна промежуток и завершил обход русского центра. Корпуса Клюева и Мартоса безнадежно бились в лесах и болотах, совершая бесплодные марши и маневры в попытках перегруппироваться и организовать оборону, в то время как германское кольцо смыкалось все плотнее.
В болотистой местности, где дороги редки, немцы установили кордоны с пулеметами на каждом перекрестке. Солдаты корпуса Мартоса последние четыре дня просто голодали. За последние сорок часов своего существования корпус Клюева прошел семьдесят километров вообще без какого-либо довольствия, лошади были непоены и некормлены.
29 августа генерал Мартос с несколькими членами своего штаба и пятью казаками пытался найти выход из леса. Повсюду стреляли. Генерал-майор Мачуговский, начальник штаба Мартоса, был убит пулеметной очередью. Постепенно погибли все, кроме одного офицера штаба, двух казаков и самого Мартоса. Походная сумка осталась у пропавшего неизвестно куда адъютанта, и Мартос с самого утра не ел, не пил и не курил. Одна из лошадей пала, остальных вели в поводу. Наступила ночь. Путники пытались ориентироваться по звездам, но они были закрыты облаками. Послышался шум приближавшихся солдат, и они решили, что это свои, так как лошади тянули в том направлении. Неожиданно вспыхнул германский прожектор и стал шарить по лесу, нащупывая их. Мартос пытался ускакать, но лошадь под ним была убита и он упал вместе с ней. Его схватили германские солдаты,
Потом в «грязной маленькой гостинице» в Остероде, куда был доставлен пленный Мартос, появился Людендорф и, говоря на чистом русском языке, потешался над побежденными и хвалился, что теперь русская граница открыта для вторжения, Вошел Гинденбург и, «увидя меня взволнованным, долго жал мне руки, прося успокоиться». На плохом русском языке с сильным акцентом он обещал вернуть Мартосу саблю и затем, поклонившись, сказал: «Я желаю Вам более счастливых дней»[81].
В лесах к северу от Нейденбурга остатки корпуса Мартоса были уничтожены или взяты в плен. Только одному офицеру из XV корпуса удалось вернуться в Россию[82].
В пятнадцати километрах к востоку от Нейденбурга остатки XIII корпуса генерала Клюева, которого тоже взяли в плен, заняли круговую оборону. С четырьмя орудиями, захваченными в лесу у немцев, они отбивались от врага всю ночь 30 августа, пока хватило снарядов и патронов и большинство не было убито.
