Игнорируя бездействие Ренненкампфа на севере, Жилинский продолжал засыпать Самсонова приказами. Он сообщал, что немцы поспешно отступают, «перед вами противник, по-видимому, оставил лишь незначительные силы... Энергично наступайте... Движение ваше имеет целью наступления навстречу противнику, отступающему перед армией ген. Ренненкампфа с целью пресечь немцам отход к Висле»[72].
Это был, конечно, первоначальный план, но он основывался на том, что Ренненкампф удержит немцев на севере. Фактически же в тот день Ренненкампф потерял соприкосновение с противником. 23-го он снова начал наступать, но в неправильном направлении.
Вместо того чтобы двинуться в сторону, на юг, и соединиться с Самсоновым у озер, он пошел прямо на запад, намереваясь отрезать Кенигсберг, опасаясь, что Франсуа атакует его фланг, если он двинется на юг. Хотя этот маневр не имел ничего общего с первоначальным планом, Жилинский не поправил его. Находясь в полном неведении, как и Ренненкампф, в отношении передвижения германских войск, он полагал, что они поступают так, как планировали русские, то есть отступают к Висле, и по-прежнему торопил Самсонова.
Вечером 23 августа корпус генерала Мартоса, ободренный отступлением врага, выдвинулся из Нейденбурга и вышел на позиции, отстоявшие от немецких на 700 метров.
Корпус Шольца окопался между деревнями Орлау и Франкенау. Русские получили приказ взять траншеи во что бы то ни стало. Всю ночь они пролежали на исходных позициях, а к рассвету проползли еще на сотню метров вперед. После сигнала к атаке они преодолели оставшиеся 600 за три броска, ложась и вскакивая под огнем немецких пулеметов. Когда волна одетых в белые гимнастерки фигур с примкнутыми штыками достигла окопов, немцы, бросив свои пулеметы, бежали. К концу дня германцы отступили. Русские захватили два орудия и пленных, но потери их самих достигли 4 тысяч человек[73].
Несмотря на то, что германские потери были меньшими, Шольц отступил перед превосходящими силами еще на 15 километров, встав штабом на ночь в деревне Танненберг. Самсонов, подгоняемый Жилинским, требовавшим, чтобы он вышел на установленный рубеж, где смог бы отрезать отступающего врага, отдал приказы всем своим корпусам, указав исходные рубежи и маршруты на следующий день. За Нейденбургом со связью стало еще хуже. В конце концов приказы Самсонова начали передавать открытым текстом по радио[74].
До этого момента 8-я армия еще не решила, посылать ли корпуса Макензена и фон Белова против правого крыла Самсонова. Гинденбург и его штаб прибыли в Танненберг, чтобы посовещаться с Шольцем, который был «мрачен, но уверен». Тот вечер, записал Хоффман, «был самым трудным из всего сражения». Пока штаб заседал, связист принес перехваченные приказы Самсонова на следующий день, 25 августа. Хотя они и не раскрывали намерений Ренненкампфа, которые составляли основной вопрос, из них немцы узнали, где они могут ожидать русские войска. 8-я армия приняла решение бросить все свои силы против Самсонова. Ма-кензену и фон Белову были отданы приказы повернуться к Ренненкампфу спиной и начать свой марш на юг немедленно.
ТАННЕНБЕРГ
Обеспокоенный сознанием того, что Ренненкампф находится у него в тылу, Людендорф спешил завязать сражение с Самсоновым. Первая стадия боя по его приказу должна была начаться 25 августа атакой I корпуса Франсуа на Уздау с намерением обхода левого фланга Самсонова.
Франсуа отказался. Его тяжелая артиллерия и некоторые пехотные части все еще выгружались и не подошли. Атаковать без полной артиллерийской поддержки и запаса снарядов, он утверждал, означало риск неудачи. Если путь отступления Самсонова останется открытым, он может избежать планируемого для него уничтожения. Франсуа поддержали Хоффман и генерал Шольц, который, хотя и вел бой с русскими накануне, заверил Франсуа по телефону, что он удержит свои позиции без немедленной поддержки.
Столкнувшись с неподчинением уже на второй день своего командования, взбешенный Людендорф приехал в штаб Франсуа с Гинденбургом и Хоффманом. В ответ на настойчивые требования Людендорфа Франсуа отвечал: «Если будет отдан приказ, я, конечно, начну, но солдатам придется сражаться штыками». Чтобы поддержать свой авторитет, Людендорф отклонил доводы Франсуа и повторил свой приказ. Во время этого разговора Гинденбург все время молчал и послушно уехал с Людендорфом.
Хоффман, ехавший в другой машине, остановился на железнодорожной станции Монтово, ближайшем пункте, имевшем телеграфную и телефонную связь со штабом. Здесь он получил две перехваченные русские радиограммы, обе посланные открытым текстом, одну от Ренненкампфа в 5.30 утра, а вторую от Самсонова в 6 часов утра. Приказ Ренненкампфа на марш, устанавливавший расстояние марша, показывал, что его рубеж на будущий день будет достаточно далеко, чтобы угрожать германской армии с тыла. Из приказа Самсонова, являвшегося результатом боя с Шольцем накануне, было ясно, что он неправильно истолковал отход последнего, приняв его за полное отступление, и давал точные направления и сроки преследования, как он думал, пораженного врага.
Никогда еще, если не считать случая, когда греческий предатель провел войска через Фермопильский проход, полководцу в руки не сваливалась такая удача[75].
Излишняя подробность телеграммы делала генерал-майора Грюнерта, непосредственного начальника Хоффмана, излишне подозрительным. Как сообщает Хоффман, «он в который раз озабоченно спрашивал меня, следует ли нам верить ей? А почему бы нет?.. Лично я, в принципе, верил каждому ее слову».
Хоффман утверждал, что знал о ссоре между Ренненкампфом и Самсоновым, имевшей место еще в русско-японскую войну, где был германским наблюдателем. Он говорит, что сибирские казаки Самсонова, продемонстрировав храбрость в бою, вынуждены были сдать Ентайские угольные шахты из-за того, что кавалерийская дивизия Ренненкампфа не поддержала их и оставалась на месте, несмотря на неоднократные приказы, и что Самсонов ударил Ренненкампфа во время ссоры по этому поводу на перроне Мукденского вокзала.
Вполне очевидно, с гордостью заключал Хоффман, Ренненкампф будет не очень-то спешить на помощь Самсонову. Поскольку вопрос скорее касается не помощи Самсонову, а выигрыша или проигрыша сражения, сомнительно, чтобы Хоффман верил своей сказке или только притворялся, что верит. Рассказывал ее он, однако, всегда с удовольствием.
С перехваченными сообщениями Хоффман и Грюнерт бросились догонять Гинденбурга и Людендорфа на автомобиле, а догнав, передали телеграммы прямо на ходу. Пришлось остановиться, чтобы совместно обсудить создавшееся положение. Оказалось, что атаке, которую на следующий день должны были начать корпуса Макензена и фон Белова против правого фланга Самсонова, Ренненкампф препятствовать не будет. В соответствии с различными интерпретациями всех четверых генерал Франсуа то мог, то не мог отложить свою атаку до тех пор, пока не подтянется вся его пехота и артиллерия. Не желая поступиться хотя бы каплей авторитета, Людендорф, возвратившись в штаб, повторил свой приказ.
В то же самое время были отданы распоряжения о выполнении генерального плана двойного обхода на следующий день, 26 августа [76]. На германском левом фланге корпус Макензена, поддерживаемый Беловым, должен был атаковать правый край Самсонова, который вышел к Бишофсбургу, имея кавалерию у Сенсбурга, то есть находился перед озерами, где он должен был соединиться с Ренненкампфом, окажись тот здесь. Но его отсутствие оставляло открытым фланг, который германцы хотели обойти. В центре XX корпус Шольца, теперь поддерживаемый дивизией ландвера и 3-й резервной дивизией генерала фон Моргена, должен был возобновить бой, который он вел накануне. На правом фланге, как и было приказано ему, Франсуа должен был начать наступление, чтобы обойти левый фланг Самсонова.
Все приказы были разосланы до полуночи 25 августа. На другое утро, в день начала главного сражения, Людендорфа чуть не хватил удар, когда авиаразведка донесла о движении Ренненкампфа в сторону Самсонова. Хотя Гинденбург был уверен, что 8-я армия «может без малейшего колебания» оставить против Ренненкампфа только заслон, Людендорфа снова охватило беспокойство. «Проклятый призрак Ренненкампфа висел на северо-востоке как угрожающая грозовая туча, — писал он. — Стоит только ему достать нас, и мы будем разбиты». Он начал испытывать те же страхи, что и Притвиц, и колебаться, следует ли бросить все свои силы против Самсонова или же отказаться от наступления против 2-й армии и повернуть против 1-й.
Герой Льежа «похоже, немного растерялся», с удовольствием пишет Хоффман, который из всех военных мемуаристов наиболее склонен приписывать собственные слабости своим коллегам.
Даже Гинденбург признает, что «серьезные сомнения» охватили его начальника штаба и что в этот момент, как он утверждает, именно он успокоил Людендорфа. По его словам, «мы преодолели внутренние сомнения».
Новое осложнение возникло, когда штаб обнаружил, что Франсуа, все еще ждавший свою артиллерию, не вступил в бой, как было приказано. Людендорф неукоснительно требовал, чтобы атака началась в полдень. Франсуа отвечал, что исходные позиции, которые, по мнению штаба, были уже заняты, занять не удалось, вызвав тем самым настоящий взрыв недовольства в штабе и, как называет его Хоффман, «весьма недружелюбный» ответ Людендорфа. В течение дня Франсуа удалось протянуть время и дождаться нужного ему момента.
Неожиданный срочный телефонный звонок из генерального штаба в Кобленце прервал споры с Франсуа. Людендорф, которому и без того хватало беспокойства, взял трубку и приказал Хоффману по параллельному телефону тоже послушать, «чего они хотят». К своему удивлению, он услышал голос полковника Таппена из оперативного отдела генерального штаба, предлагающего выслать Людендорфу подкрепления в составе трех корпусов и кавалерийской дивизии. Только что побывавший на западном фронте, а до этого работавший над мобилизационными планами, Людендорф, зная до последней цифры необходимую плотность войск на километр наступления, не верил своим ушам.
Выполнение плана Шлиффена зависело от использования каждого солдата для того, чтобы усилить правый фланг. Что же заставило генеральный штаб ослабить фронт на целых три корпуса в разгар наступления? Смущенный, он ответил Таппену, что подкрепления «не особенно» нужны на востоке и в любом случае прибудут слишком поздно для участия в сражении, которое уже начинается. Таппен повторил, что может их все-таки выслать.
Причина этого критического решения крылась в панике, охватившей генеральный штаб, когда русские начали свое наступление через две недели после мобилизации вместо шести, которые предсказывали немцы. Но решающим фактором, как сообщает Таппен, была «великая победа» на французских границах, «породившая в генеральном штабе мнение, что решающая битва на западе уже состоялась и была выиграна». Исходя из этого, Мольтке решил 25 августа, «несмотря на возражения», направить подкрепления, чтобы спасти Восточную Пруссию от русских.
Жалобы беженцев, юнкерские поместья, оставленные мародерствующим казакам, слезные мольбы высокородных дам, обращенные к императрице спасти семейные земли и сокровища, возымели свое действие. Для того чтобы возбудить чувства и настроить их против русских, германское правительство умышленно распределило беженцев по различным городам и в конечном счете само себя напугало.
