высказался против этого. «Его трудно поместить здесь, — признался он Мессими. — Я всегда был под его командой. Он все время бесил меня». Это было откровением, проливавшим свет на личные отношения Жоффра и Галлиени, которым было суждено сыграть определенную роль в роковые часы перед битвой на Марне. После того как Жоффр отказался пустить его в свой штаб, Галлиени остался в Париже без дела.
Наступил долгожданный час, когда французский флаг вновь должен был взвиться над Эльзасом, Войска прикрытия, находившиеся в густых сосновых рощах Вогез, рвались в бой. Перед ними лежала надолго запоминающаяся картина гор, с озерами и водопадами, сырым, восхитительным запахом лесов, где густые мхи покрывали землю между соснами. Пастбища на вершинах холмов, скот, пасшийся на лугах, перемежались с участками леса. Впереди, окутанная туманом, розовыми очертаниями проступала самая высокая гора Вогез — Баллон-д'Эльзас. Патрули, которые осмеливались забираться на вершины гор, видели внизу, на потерянной территории, красные крыши домов, серые церковные шпили и крошечную блестящую линию Мозеля. В этом месте перейти реку вброд не составляло труда; она мелка и свежа, потому что рядом находились ее истоки. Белые квадраты с цветущим картофелем следовали за алыми посевами бобов и серо-зелеными, пурпурными рядами капусты. Стога сена, подобно маленьким толстеньким пирамидкам, нанесенным на холст кистью художника, усыпали поля. Земля вошла в зенит своего плодородия, щедро согретая ярко блестевшим солнцем. Она была удивительно хороша, и за нее стоило сражаться. Неудивительно, что «Иллюстрасьон» в первом выпуске о войне изобразила на рисунке Францию в виде бравого солдата-фронтовика, восторженно поднявшего на руки прекрасную девушку — Эльзас.
Военное министерство уже напечатало для расклейки на стенах освобожденных городов прокламации с обращением к местному населению. Разведка с самолетов показала, что в этом районе можно было легко прорвать оборону противника; слишком легко, думал командующий VII корпусом генерал Бонно, опасавшийся «угодить в мышеловку». Вечером 6 августа его адъютант прибыл к генералу Дюбаю и передал ему мнение Бонно об операции в районе Мюлуза (Милхауза), которую тот считал «ненадежной и опасной». Командир корпуса тревожился за свой правый фланг и тыл. Дюбай выразил эти сомнения на совещании генералов 3 августа. Главный штаб посчитал их падением наступательного духа. Опасения командиров в начале операции, несмотря на их обоснованность, слишком часто оказывались замаскированным предложением об отступлении.
Согласно французской военной доктрине захват инициативы был более важным, чем тщательная оценка сил противника. Успех зависел от боевых качеств командиров, поэтому, по мнению Жоффра и его окружения, осторожность и колебания, проявленные в начале наступления, ведут к катастрофическим последствиям. Главный штаб требовал начать операцию в Эльзасе как можно быстрее. Подчиняясь этому приказу, Дюбай позвонил генералу Бонно по телефону и спросил, все ли «готово». Получив утвердительный ответ, Дюбай приказал начать наступление на следующее утро.
В 5 часов утра 7 августа, за несколько часов до вступления бригады Людендорфа в Льеж, VII корпус перешел через гребень Вогез, смел пограничные заставы и повел классическую штыковую атаку на Альткирк, город с четырехтысячным населением, расположенный на пути к Мюлузу. Альткирк был взят после 6-часового боя: потери убитыми и ранеными составили 100 человек. Это была не последняя штыковая атака войны, символом которой вскоре стали залитые грязью окопы, впрочем, они могли бы с таким же успехом стать и ее эмблемой. Выполненный в лучшем стиле и в духе устава 1913 года, этот штурм казался выражением «доблести», апофеозом славы.
Как сообщала французская сводка, наступил час «неописуемого волнения». Пограничные столбы, вырванные из земли, с триумфом пронесли по улицам города. Однако генерал Бонно, мучимый тревогой, не решался двинуться на Мюлуз. Раздраженный его медлительностью, главный штаб на следующее утро издал категорический приказ о том, чтобы Мюлуз в тот же день был взят, а мосты через Рейн разрушены. 8 августа VIII корпус без единого выстрела занял Мюлуз, примерно через час после ухода оттуда последних германских войск, отошедших дальше на север.
Французская кавалерия в сверкающих на солнце кирасах с султанами из черного конского волоса галопом проходила по улицам. Лишившись дара речи от ее неожиданного появления, люди сначала только смотрели на эту сцену, некоторые утирали слезы, затем их охватила радость. На главной площади состоялся большой парад французских войск, продолжавшийся более двух часов. Оркестр играл «Марсельезу» и «Самбру и Маас». Красные, белые и синие цветы украшали пушки. Расклеенная на стенах прокламация Жоффра называла французских солдат «славным авангардом великой цели реванша... на знаменах которого начертано «Право и свобода». Из толпы солдатам бросали шоколад, печенье и трубки с табаком. Из всех окон махали флажками и платками, и даже крыши были усеяны людьми.
Однако не все радостно встретили французские войска. Среди жителей города было много немцев, поселившихся здесь после 1870 года. Один офицер, проезжавший через толпу, видел кое-где «серьезные и бесстрастные лица с трубками в зубах. Мне показалось, что эти люди подсчитывали нас». И действительно, некоторые из них вечером поспешно ушли из города, чтобы сообщить сведения о французских дивизиях.
Немецкие подкрепления, срочно переброшенные из Страсбурга, начали сосредоточиваться вокруг Мюлуза. Генерал Бонно, не веривший в успех операции с самого начала, сделал все возможное, чтобы предотвратить окружение. Когда утром 9 августа начались бои, его левый фланг у Серне держался мужественно и стойко, но части справа, слишком долго занимавшие позиции в секторе, где никто не угрожал, не смогли вовремя прийти на помощь своим товарищам. Главный штаб наконец счел необходимым отправить в район боев подкрепления, чего ранее так добивался Дюбай, и в район боев срочно выступила одна резервная дивизия. Однако к этому времени сложилось такое положение, когда для укрепления фронта требовалось по меньшей мере две дивизии. Сражение длилось почти сутки, и к 7 часам утра 10 августа французы, отброшенные назад, под угрозой окружения вынуждены были отступить.
Унижение, перенесенное армией после хвастливой риторики коммюнике и прокламаций, рухнувшие надежды, лелеянные военными более 40 лет, не могли сравниться со страданиями местного населения, подвергнувшегося жестоким репрессиям. Власти, получив доносы немецких граждан, учинили расправу над теми, кто проявил слишком большой энтузиазм при встрече французов.
Отступивший VII корпус находился в 10 километрах от Бельфора. В главном штабе с новой силой разгорелась вражда между фронтовыми и штабными офицерами. Окончательно убедившись в отсутствии «порыва» у Бонно, Жоффр начал «рубить головы», чем особенно славился весь период его командования. Генерал Бонно стал первым из «лиможей» — так называли отстраненных от командования офицеров потому, что их отсылали сначала в Лимож, где они получали направления для прохождения дальнейшей службы в тылу. Жоффр сместил также командира 8-й дивизии и еще одного дивизионного генерала, обвинив их в «некомпетентности».
Упрямо придерживаясь первоначального плана освободить Эльзас и приковать силы немцев к этому фронту, Жоффр добавил VII корпусу одну регулярную дивизию и три дивизии резервистов, создав специальную эльзасскую армию, которая должна была возобновить наступление на правом фланге. Командовать ею стал генерал По, вызванный из отставки. Пока его армия сосредоточивалась, на всех других фронтах положение резко обострилось. 14 августа, когда генерал По должен был двинуть свою армию вперед, над Эльзасом потянулись к югу стаи аистов — на два месяца раньше обычного.
Народ Франции еще не догадывался о случившемся. Главный штаб достиг вершин мастерства, составляя туманные и совершенно непонятные для широкой публики сводки. Жоффр придерживался твердого принципа — население не должно ничего знать. На фронт не пустили ни одного журналиста, в военных сообщениях запрещалось указывать фамилии генералов, имена погибших или раненых и номера полков.
Чтобы враг не смог воспользоваться полезной информацией, главный штаб позаимствовал у японцев принцип: вести войну «молчаливо и анонимно». Франция была разделена на тыловую и военную зоны, в последней диктатором являлся Жоффр. Не только простые граждане, но даже сам президент страны, не говоря уже о презренных депутатах, не могли появиться в военной зоне без его специального разрешения. Именно он, а не президент Франции поставил подпись под прокламацией с обращением к народу Эльзаса.
Министры, протестуя, говорили, что они знают о передвижениях германской армии больше, чем о французской. Даже Пуанкаре, которому Жоффр, считая себя независимым от военного министра, направлял доклады о положении на фронтах, жаловался, что ему ничего не сообщают о неудачах французской армии. Однажды, когда президент готовился посетить части 3-й армии, Жоффр дал «строгие указания» их командирам не обсуждать с президентом никаких вопросов стратегии или внешней политики. «О беседах с ним следует представить доклад». Всем генералам запрещалось объяснять членам правительства сущность тех или иных военных операций. «В докладах, которые я посылаю наверх, — говорил Жоффр своим подчиненным, — я никогда не сообщаю о целях текущих операций или моих намерениях».
Очень скоро эта система под давлением общественного мнения рухнула. Однако в августе, когда сметались границы, захватывались целые страны, армии совершали броски на огромные расстояния, а земля от Сербии до Бельгии сотрясалась от грохота орудий, плохие новости с фронтов действительно были редкостью.
Несмотря на тысячу ревностных хроникеров, понять весь смысл происходящих в тот месяц исторических событий было нелегко. Как-то генерал Галлиени, одетый в штатское, обедал 9 августа вместе с другом в маленьком кафе Парижа. Он вдруг услышал, как за соседним столиком редактор газеты «Тан» сказал своему приятелю: «Могу сообщить тебе, что генерал Галлиени с 30 000 солдат час назад, вошел в Кольмар». Наклонившись к своему собеседнику, Галлиени тихо произнес: «Вот так пишется история».
Пока мир восхищался продолжавшимся сопротивлением фортов, а лондонская «Дейли мейл» цитировала единодушное мнение авторитетов о том, что «они никогда не будут взяты», пока еще продолжалось наращивание армий, многие в глубокой тревоге ждали, какую именно стратегию выберут немцы. Одним из них был Галлиени. «Что же готовится на германском фронте? — спрашивал он с беспокойством. — Что кроется за массовой концентрацией войск под Льежем? От этих немцев всегда можно ожидать чего-нибудь огромного».
Ответ на этот вопрос должна была дать посланная туда французская кавалерия под командованием генерала Сорде. Натиск кирасир оказался таким стремительным, что они быстро ушли слишком далеко вперед. Французы пересекли границу Бельгии 6 августа и двинулись вдоль Мааса, чтобы собрать данные о численности и цели сосредоточения германских армий. Делая в день по 60 километров, они за три дня покрыли 180 километров и вскоре, миновав Нефшато, оказались в 15 километрах от Льежа. Кавалеристы во время остановок не спешивались и не расседлывали коней, которые стали выбиваться из сил, не выдерживая такого бешеного темпа. После дневного отдыха кавалерия продолжила разведку в Арденнах и к западу от Мааса, почти достигнув Шарлеруа.
Очень скоро французы поняли, что противник крупными силами форсировал Маас. Скопления войск на германской стороне границы прикрывала активная германская кавалерия. Французам так и не удалось провести лихую кавалерийскую атаку, которой всегда по традиции начинались войны. Хотя дальше к северу, в районе Лувэна и Брюсселя, где шло немецкое наступление, германская кавалерия прибегала к стремительным сабельным ударам, здесь она избегала прямых стычек и создала мощный непробиваемый заслон, поддерживаемый батальонами самокатчиков и отрядами егерей на автомобилях. Атаки французов сдерживались огнем пулеметов.
Это обескураживало. Кавалеристы обеих сторон все еще верили в силу сабли, «белое оружие», несмотря на опыт гражданской войны в Америке, когда генерал Морган, используя своих спешившихся конников как пехоту, часто восклицал: «Эй, ребята, опять показались эти дураки с саблями, а ну-ка задайте им жару!»
Во время русско-японской войны английский военный наблюдатель, в будущем генерал, Ян Гамильтон сказал: единственно, на что способна кавалерия перед лицом пулеметных гнезд, — варить рис для пехотинцев. Это замечание заставило военное министерство недоумевать: не повредился ли умом
