Помню, как, выйдя из ресторана, свернул направо на боковую улочку, по обе стороны которой располагались многочисленные магазины. В первом же из них, торговавшем мужской одеждой, я купил шляпу и светлый плащ. Выходя из магазина, я услышал звук, напоминавший хлопок лопнувшей шины. Люди вокруг меня побежали в сторону ресторана. Я поспешил на вокзал, сел на первый же поезд, отправлявшийся в Париж, где утром в метро меня должен был встретить человек, лично мне знакомый. Чтобы меня не запомнила поездная бригада, я сошел на остановке в часе езды от Роттердама. <… >
Границу я пересек на такси – пограничники не обратили на мой чешский паспорт ни малейшего внимания. На том же такси я доехал до Брюсселя, где обнаружил, что ближайший поезд на Париж только что ушел. Следующий, к счастью, отходил довольно скоро, и к вечеру я был уже [снова] в Париже. Все прошло без сучка и задоринки. В Париже меня, помню, обманули в пункте обмена валюты на вокзале, когда я разменивал сто долларов. Я решил, что мне не следует останавливаться в отеле, чтобы не проходить регистрацию: голландские штемпели в моем паспорте, поставленные при пересечении границы, могли заинтересовать полицию. Служба контрразведки, вероятно, станет проверять всех, кто въехал во Францию из Голландии.
Ночь я провел, гуляя по бульварам, окружавшим центр Парижа. Чтобы убить время, пошел в кино. Рано утром, после многочасовых хождений, зашел в парикмахерскую побриться и помыть голову. Затем поспешил к условленному месту встречи, чтобы быть на станции метро к десяти утра. Когда я вышел на платформу, то сразу же увидел сотрудника нашей разведки Агаянца, работавшего третьим секретарем советского посольства в Париже. Он уже уходил, но, заметив меня, тут же вернулся и сделал знак следовать за ним. Мы взяли такси до Булонского леса, где позавтракали, и я передал ему свой пистолет и маленькую записку, содержание которой надо было отправить в Москву шифром. В записке говорилось: „Подарок вручен. Посылка сейчас в Париже, а шина автомобиля, на котором я путешествовал, лопнула, пока я ходил по магазинам“. Агаянц, не имевший никакого представления о моем задании, проводил меня на явочную квартиру в пригороде Парижа, где я оставался в течение двух недель. <…>
Из Парижа я по подложным польским документам отправился машиной и поездом в Барселону. Местные газеты сообщали о странном происшествии в Роттердаме, где украинский националистический лидер Коновалец, путешествовавший по фальшивому паспорту, погиб при взрыве на улице. В газетных сообщениях выдвигались три версии: либо его убили большевики, либо соперничающая группировка украинцев, либо, наконец, его убрали поляки – в отместку за гибель генерала Перацкого.
Судьбе было угодно, чтобы Барановский, прибывший через час после взрыва в Роттердам из Германии на встречу с Коновальцем, был арестован голландской полицией, которая подозревала его в совершении этой акции, но, когда его доставили в госпиталь и показали тело убитого, он воскликнул: „Мой фюрер!“ – и этого, вкупе с железнодорожным билетом, оказалось достаточно, чтобы убедить полицию в его полной невиновности.
На следующий день после взрыва голландская полиция в сопровождении Барановского провела проверку экипажей всех советских судов, находившихся в роттердамском порту. Они искали человека, запечатленного на фото, которое было в их распоряжении. Это была та самая фотография, сделанная уличным фотографом в Берлине. Барановскому было известно, что Коновалец собирался встретиться с курьером-радистом с советского судна, появлявшимся в Западной Европе. Однако он вовсе не был уверен, что это именно я. Голландская полиция знала о телефонном звонке Коновальцу из Норвегии и, естественно, подозревала, что звонил его агент. Правда, никто не знал наверняка, с кем именно Коновалец встречался в тот роковой день. Когда произошел взрыв на улице, рядом с ним никого не было. Его личность оставалась не выясненной полицией до позднего вечера, тогда как мое судно… давно уже покинуло роттердамскую гавань.
В Испании я оставался в течение трех недель как польский доброволец в составе руководимой НКВД интернациональной партизанской части при республиканской армии. <…>
Во время пребывания в Барселоне я впервые встретился с Рамоном Меркадером дель Рио, молоденьким лейтенантом, только что возвратившимся после выполнения партизанского задания в тылу франкистов. Обаятельный молодой человек – в ту пору ему исполнилось всего двадцать лет. Его старший брат, как мне рассказали, геройски погиб в бою: обвязав себя гранатами, он бросился под немецкий танк, прорвавшийся к позициям республиканцев. Их мать Каридад также пользовалась большим уважением в партизанском подполье республиканцев, показывая чудеса храбрости в боевых операциях. Тогда я и не подозревал, какое будущее уготовано Меркадеру: ведь ему было суждено ликвидировать Троцкого, причем операцией этой должен был руководить именно я».
В Испании в июне 1938 г. произошло знакомство П. А. Судоплатова со многими советскими военными советниками, которые впоследствии, во время Великой Отечественной войны, станут известнейшими партизанскими командирами. А пока мы вновь оставим нашего героя и рассмотрим военно-политическую обстановку в Испании в 1930-е гг.
В конце 1932 г. руководство Коминтерна приняло решение сменить руководство Компартии Испании вследствие его недостаточной «революционности». При поддержке представителей ИККИ к руководству КПИ пришли люди (Х. Диас, Д. Ибаррури и др.), готовые следовать политическим рекомендациям из Москвы.
Соперником КПИ на левом фланге был Рабоче-крестьянский блок, созданный в марте 1931 г. в результате слияния Каталано-Балеарской коммунистической федерации и Каталонской коммунистической партии. Генеральным секретарем РКБ был избран Х. Маурин. Существование РКБ являлось серьезной помехой в деятельности КПИ.
Еще одним соперником КПИ в борьбе за голоса левого крыла избирателей была Испанская коммунистическая левая партия (сторонники Л. Д. Троцкого). Их признанным лидером считался А. Нин, высланный в Испанию из СССР в сентябре 1930 г.
В конце октября – начале ноября 1933 г. учреждается новая фашистская партия, получившая название «Испанская фаланга». Ее лидером становится Х. А. Примо де Ривера. Фалангисты создают нелегальное подразделение боевиков в составе около ста человек. Этот отряд предназначен для охраны собраний «Фаланги» и участия в уличных боях с анархистами. Отряд разбит на группы по четыре человека.
Одновременно (возмож но, в качестве ответной меры) в конце 1933 г. Компартия Испании начала формирование Рабоче-крестьянской антифашистской милиции. Отряды MAOC (
4 марта 1934 г. произошло объединение Национал-синдикалистской хунты наступления и «Испанской фаланги». Объединенная фашистская партия получила название «Испанская фаланга и ХОНС». Ее возглавил триумвират: Х. А. Примо де Ривера, Р. де Альда от «Фаланги» и Р. Ледесма Рамос от ХОНС. Программа новообразования предполагала национализацию банков и железных дорог и радикальную аграрную реформу. Классовая борьба отвергалась, ей противопоставлялись гармония классов и профессий и традиционная для Испании католическая церковь.
В период с 5 по 20 октября 1934 г. в ряде районов Испании (в Мадриде, Астурии, Каталонии) произошли попытки восстаний против центрального правительства А. Лерруса. Основную роль в этих выступлениях играли Рабочие альянсы – объединения анархо-синдикалистских профсоюзов, поддержанные анархистами, левыми коммунистами, баскскими и каталонскими сепаратистами. По всей стране введено военное положение, из Марокко для подавления восстания прибыли части Иностранного легиона и регулярные марроканские войска.
В ноябре 1934 г., после разгрома восстаний в Мадриде, создается Национальный блок – союз правых партий во главе с К. Сотело. Выступая в кортесах, Сотело заявил, что армия является спинным хребтом Испании. В декабре Национальный блок призвал к переустройству государства по образцу фашистской Италии.
Во второй половине января 1935 г. ряд политических партий и профсоюзов левой (в том числе левоцентристской) ориентации начали процесс объединения в организацию, получившую впоследствии название Народный фронт. В начале февраля желание об участии в его составе высказали представители
