'Кориолан' - трагедия, построенная по строгим правилам, с единичным и энергическим действием, с постоянно возрастающим от акта до акта напряжением и логической развязкой. Если исключить 'Отелло', то Шекспир никогда не давал своему сюжету более ясной формы. Это трагедия об участи непоколебимо правдивой, великой личности в мире мелких людей с мелкими чувствами, и о проклятии, которое навлекает на себя беспощадный, героический эгоизм, когда он побуждает героя ставить свою гордыню выше всякого долга к государству и отечеству.

Аристократические симпатии отнюдь не заставили, однако, Шекспира пропустить без внимания непростительное преступление Кориолана и его необходимые последствия. Взбешенный своим изгнанием, великий полководец переходит на сторону врагов римской республики, ведет войско вольсков на свой родной город, опустошает, грабит и наводит страх, не хочет слушать своих собратьев-патрициев, когда они являются к нему со смиренными мольбами, и уступает лишь тогда, когда женщины, с его матерью и женой во главе, взывают к нему, прося пощады и мира.

Что Шекспир не хотел представить измену отечеству преступлением, заслуживающим прощения, это он дал понять в негодовании, которое раньше выразил Кориолан, когда одно лишь слово 'изменник' было брошено ему в лицо в виде брани (III, 3):

Пусть вас и ваш народ

Спалят огни из преисподней ада!

Меня назвать изменником? Мерзавец,

Трибун-ругатель, если б у тебя

В глазах сидели тысячи смертей,

В твоих руках еще по миллиону

И столько ж на поганом языке

Я и тогда сказал бы, что ты лжешь!

Сказал бы так спокойно и свободно,

Как я богам молюсь!

И вскоре после того оскорбленная гордость побуждает его совершить то самое преступление, которое он с таким негодованием отрицал за собой. Его не останавливают ни любовь к отчизне, ни мысль о согражданах. Мать, которую он всю свою жизнь боготворил, и жена, которую он всегда любил и чтил, вот те силы, о которые сламывается его жажда мести. Но он знает хорошо, что принося в жертву на алтарь семьи свою ненависть, он приносит в жертву самого себя, так как вольски не простят ему, что выдавши им Рим, он теперь их триумф выдает Риму. И он гибнет, сраженный долго накапливавшейся завистью Авфидия, которая может проявить себя теперь, в силу гнева обманутых вольсков.

Все эти главные характеры и все это логически построенное действие Шекспир нашел почти в законченной форме у Плутарха. От себя он прибавил личности трибунов, характер Менения, за исключением только басни о желудке и членах, и характер Виргилии, в сказании сводящийся чуть ли не к одному имени, тогда как Шекспир двумя-тремя штрихами создал из имевшихся у него данных женщину, прелесть которой заключается в кротости ее натуры. 'Привет тебе, тихая красота!' - приветствует ее возвратившийся на родину Марций (II, 1), и это восклицание определяет ее вполне. Впрочем, некоторые из ее главных реплик, равно как и важнейшие реплики Волумнии, лишь переложены в стихи из прозы Плутарха, благодаря чему, конечно, у этих женщин и оказывается в жилах так много чистой римской крови.

В особенности Волумния - истинный тип римской матроны из эпохи республики. Она разработана с особым тщанием, и ее характер, богатый и энергический, не лишен в то же время и теневых сторон. В древнеримских сказаниях воину всегда отводится первое место, его матери - второе. Родство Волумнии с сыном сказывается во всем внешнем облике ее и во всех ее речах. Как женщина, она более склонна, чем он, пускать в ход или, по крайней мере, попускать притворство; но она не так упорно горда по темпераменту.

Первая мысль у нее может быть иезуитской, вторая стремительна:

Волумния. Сын мой, сын мой!

Ты прежде облекись во власть, а там уж

Изнашивай ее!

Кориолан. Пускай она

Износится!

Волумния. И без тревог всех этих

Ты мог всегда остаться тем, чем создан.

Зачем, не выждавши своей минуты,

Ты высказался весь перед врагом?

Кориолан. Пускай их перевешают!

Волумния. И даже

Сожгут потом!

И когда наступает решительный момент, она выступает перед трибунами не с большей умеренностью, а с совершенно такою же страстью к ругательствам, как и ее сын. Она бранится, как и он, и в ее репликах точно так же слышится удовлетворение, которое в этот период его жизни доставляла Шекспиру возможность браниться, или точнее, заставлять свои драматические фигуры облегчать свое сердце в ругательствах.

Волумния кричит трибуну (III, 5):

...Ты показал свой разум,

Изгнав вождя, который супостатам

Нанес ударов более, чем слов

Ты выболтал с тех пор, как в свет родился.

Сициний. О боги!

Волумния. И ударов славных больше.

Чем умных слов сказал ты. И для Рима

Он бился так! Ступай же! Нет, постой

Еще скажу я что-то. Я б хотела,

Чтоб сын мой здесь стоял, с мечом в руках.

Поучительно сравнить заключительное обращение Волумнии к сыну, как оно выражено в последнем акте, с ее речью у Плутарха.

Шекспир строго придерживается своего источника, но самые простые, самые человечные черты он прибавляет от себя.

Так, например, это место:

Не более ли всех людей на свете