ментальными процессами и параллельно им структурировались и другие формы культуры. Несомненно, как мы уже говорили, в это время существовали целые пласты культуры, до определенной степени единые для всех. Быт и нравы мелкого рыцаря, его образовательный уровень вряд ли сильно отличали его от крестьян соседней деревни. И тем не менее структурирование и усложнение культуры в широком смысле слова мы можем наблюдать во всем.

В это время появляются социально градуируемые формы публичных действ. Прежде всего надо сказать о турнирах, которые долгое время оставались исключительно рыцарским предприятием, куда не допускались горожане. Существовали и такие формы, как традиционные, ритуальные трапезы цеховых мастеров, религиозных корпораций. Прекрасно прослеживается эта градация в публичных шествиях, где каждая корпорация имела определенное место, функции, свои знаки идентификации — знамена, хоругви, гербы и т. д. Как раз в XI–XII вв. возникает и оформляется в систему геральдика, еще один универсальный язык для идентификации автономных — родовых и корпоративных — групп. Все эти знаки свидетельствовали об оформлении и закреплении в сознании иерархической структуры мира и общества, что впоследствии стимулировало осознание необходимости дифференцировать обучение.

Создание схоластикой единой картины мира и единой системы наук не помешало, как и в других подобных случаях, именно в XII–XIII вв. выделению многих дисциплин из общего потока, как бы перекрываемого философией. Так, особое место отвоевала себе логика. С этого же времени начинают обращать внимание на поэтику как таковую. В XII в. также зарождается и педагогика.

В XI столетии система образования оставалась прежней: монастырские и епископские школы, в более или менее полном виде обучавшие школяров 'семи свободным искусствам'. Изменения, однако, начинаются в конце XI в., когда все большее значение приобретают города и городской уклад. Появляются городские школы, действующие при соборах. Одну из таких школ, где мальчики учат грамматику, стихосложение, устраивают для горожан-сограждан показательный диспут, а по праздникам развлекаются петушиным боем, рисует в своем 'Описании Лондона' Фиц-Стефен. Городские школы все больше привлекают к себе и учеников, и учителей.

В XII в. славились парижские школы. Одна за другой возникали здесь частные школы, предлагавшие значительную свободу выбора предмета и способа его толкования и преподавания. Здесь разворачивались великие философские битвы XII в.

Школы, в которых присутствовал бы полный набор 'семи искусств', были не везде. Некоторые из них, получив в конце XII — начале XIII в. наименование 'Общее обучение' (которое подразумевало не только всеобщий характер обучения, но и то, что слушатели собирались отовсюду, а по окончании курса имели право преподавать везде и, заручившись грамотой привилегий от короля, епископа или архиепископа, приобретали автономию, становясь самоуправляющейся корпорацией. Одними из первых университетов109, как были названы потом такие школы, стали Болонский и Парижский. Университеты делились на факультеты, и в разных городах составы факультетов различались. Болонский университет издавна славился правоведением. Парижский имел известный теологический факультет. Испанские университеты сохраняли традиции арабской медицины, астрономии, математики.

Основными формами обучения были чтение, разбор текста, а затем диспут, главным «ответчиком» на котором был лектор, а студенты, задавая вопросы, должны были учиться на его ответах.

С появлением университетов и городских школ увеличилась доля светского элемента в образовании: в некоторых местностях начинает преподаваться национальный язык; наибольший приток студентов испытывают философский, медицинский, юридический факультеты. Из университетов выходят образованные люди не только духовного сословия. Однако следствием этого стало небрежение риторикой и грамматикой, под которой следует для того времени понимать элементы поэтики и истории.

Университет собирал в своих стенах людей действительно из разных земель, разных сословий. Через шесть-восемь лет пребывания в университете эти люди пополняли и составляли единый общеевропейский слой, который можно считать средневековой интеллигенцией, если говорить о лицах, живущих за счет преимущественно умственного труда. Генетически как сообщество универсального характера, не связанное изначально этническим и социальным происхождением, городская и университетская корпорации были очень близки друг другу. Профессии нотариусов, законоведов, медиков, учителей требовались в первую очередь городу, который был средой их развития и совершенствования. Городские слои являлись преимущественными «поставщиками» студентов в университеты. Жизнь самого университета стала частью жизни города, как ни досаждали они друг другу время от времени. Выпускники университетов — нотариусы, врачи, адвокаты — селились в городе, создавая таким образом круг обменивающихся идеями, традициями, обычаями людей.

Учительная литература раннего средневековья, говоря о воспитании и обучении, о спасении души и самосовершенствовании имела в виду человека вообще, тварь Божию. Дидактические сочинения XI-ХIV столетий гораздо более индивидуализированы. Усложнение социальной жизни, ее культурных и этикетных форм вызывает необходимость и в специализации обучения, в учете не только возрастной и половой психологии, но и функций того или иного ученика в будущем обществе.

Учительная литература, заботясь о душе человека, в первую очередь воспринимала знания лишь как средство и материал для размышлений, приближаясь тем самым к Богу, или — проще — как средство, предостерегающее от совершения грехов и осквернения души. Совершенствовать же, по сути, ученик должен был душу свою. Так создается идеальный образ добродетельного человека. Дидактическая литература, сохраняя принцип создания идеального христианского образа, выделяла, однако, те критерии и добродетели, которые могли быть положены в основу 'социально-функционального' воспитания.

Система обучения и воспитания будущего рыцаря на практике включала в себя обычно службу пажом — еще в отрочестве — в доме стоящего выше на иерархической лестнице сеньора. Обучение всему — музыке, танцам, охоте, верховой езде, фехтованию — происходило как бы само собой, на практике. Исключением могло быть лишь обучение грамоте и основам вероучения. Так же «играючи» паж учился разбираться в своей и чужой генеалогиях, узнавать гербы феодальных владетелей. Отдельную задачу составляло обучение куртуазным манерам. Не считалось зазорным также и умение слагать стихи.

Но авторы трактатов, люди прежде всего ученые, ставят на первое место религиозное воспитание. Для них оно — залог всего остального. Подлинную христианскую веру считают основой нравственности. Безнравственность и отступничество от христианства являются двумя сторонами одной медали. Для рыцаря слава святого несопоставима даже с воинской славой.

Сохранение сильной религиозной основы естественно. Позже появятся и иные сочинения, цель которых — не воспитание рыцаря, а лишь его обучение. Таковы наставления в верховой езде, советы по соколиной охоте и др. Педагогические же трактаты наделяют идеальный образ рыцаря и иными добродетелями. Хорошее обучение, жесткая дисциплина с возможными телесными наказаниями, справедливость должны обеспечить воспитание в ребенке двух основных, необходимых рыцарю черт: готовности к мученичеству за веру, в чем сказались, кроме всего прочего, и времена крестовых походов, и щедрости — традиционной, выросшей из язычества, добродетели богатых. Временами высказываются гораздо более мягкие взгляды на обучение и его методы. Принуждение может быть применено при отказе от занятий, но телесные наказания — в крайнем случае. Главная форма общения с ребенком — убеждение, предоставление ему возможности самому размышлять над сказанным. Сомнение не должно быть чуждым ни ученику, ни учителю.

Пожалуй, вопрос об источниках и средствах информации, поступающей к ученику, — один из важнейших при выяснении характера и сущности обучения. И первое, с чем сталкиваемся мы на страницах трактатов, в иконографическом материале, — книга, Книга с большой буквы. Книга как духовная ценность, ибо она содержит в себе знание; предмет, ценный в прямом смысле слова (сколько их передают в дар благочестивые верующие в качестве дорогого вклада монастырям и храмам); наконец, как предмет, ценный своей уникальностью, ибо ни одна рукописная книга не повторяла другую. И в этом смысле средневековая книга — квинтэссенция средневековой цивилизации, где, несмотря на канон, и внутри канона было принципиально невозможно тиражирование ценностей. Отсутствие тиражирования было немаловажным условием воспитания и обучения.

В XII в. книги выходят за пределы монастырских скрипториев — растущие потребности города вызывают к жизни городские мастерские по переписке рукописей. С XIV столетия непременный пергамен стали заменять бумагой, что еще больше удешевило и ускорило изготовление книги. В результате в сознании человека того времени относительно возрастает ценность содержания книги. Показателем этого может служить, с одной стороны, уменьшение количества вкладов книгами, а с другой — создание не только монастырских, церковных, но и университетских библиотек, книжных собраний у королей, знати, горожан110.

Наряду с книгой продолжали существовать многочисленные способы передачи и сохранения информации устного типа. Это прежде всего фольклор, проникновение которого мы чувствуем даже в ученой литературе. Таковы записи легенд, вставки «бродячих» и сказочных сюжетов в хроники, появление назидательных новелл. Нередко в устной форме передавались и школьные знания — в результате заучивания школярами, потом учителями грамматических упражнений. Да и университетские занятия принимали порой форму лекций нашего типа.

Тем не менее, видимо, надо признать, что XII–XIV вв. — время преобладания книжной информации в школьном и университетском обучении. Монах в келье, склонившийся над книгой, школяры, разбирающие текст по книге, хор, поющий по нотам, — постоянные мотивы средневековой миниатюры. А это означало большую стабильность обучения, снижение — относительное — его вариативности. Только с XIV в., пожалуй, можно говорить о сдвигах в этом направлении.

XIV и XV вв. ощутили новое веяние во всем, в том числе и в педагогике. Появились новые концепции воспитания и обучения, в начале XIV в. особенно ярко и открыто высказанные каталонским мыслителем Раймундом Луллием. В трактате 'Об обучении мальчиков' Луллий писал о необходимости изучения национального языка (требование, особенно характерное для Пиренеев того времени), ведения спартанского образа жизни, обучения какому-либо ремеслу независимо от происхождения, а также воспитания благочестивых нравов и напряженной любви к Богу.

Итак, высокое средневековье раскинуло перед нами множество вариантов обучения, равно как и множество идеальных конечных целей и путей их достижения. Можно говорить о существовании разных уровней педагогики:

практическая подготовка к вхождению в жизнь в разных сословиях, имевшая, можно сказать, вечные традиции и лишь с какого-то момента осознанная и выраженная в литературе;

обучение и воспитание (и более всего воспитание) души во имя осуществления высшей цели спасения;

обучение наукам, т. е. получение знаний и информации, что наиболее близко к современному пониманию образования, генетически восходящего к обучению в средневековых школах и университетах. Но и это многообразие остается в рамках единой педагогической традиции.

При всех различиях в школах и течениях неизменным оставалось внимание к духовной сущности человека. 'Не хлебом единым' — эти слова могли бы стать эпиграфом к антологии.

Есть и другая черта средневековой педагогики, которая привлекает всегда, а сегодня — особенно: ее обращенность ко всем — к любому. Облеченная в якобы безлично-нейтральные формулировки, она готова прийти на помощь каждому: молодому и старому, праведнику и грешнику, сильному и слабому духом. Любить не человечество, но человека — благородная задача, не каждому она по плечу, — в этом наставляют средневековые учителя.

О.И. Варьяш