год читает его вслух новым ученикам. Нансен написал:
«Не могу выразить, как я растроган этим замечательным знаком внимания и интереса к нашей экспедиции на «Фраме». Я должен выразить вам свое восхищение тем, как выполнена работа, ведь вы не бросили ее, а закончили и завершили всю, до мельчайших черточек. А закончив ее, вы сами пустились в далекое путешествие, чтобы доставить ее до места назначения. Это замечательное доказательство здорового духа народа, к которому вы принадлежите, и замечательный способ воспитывать мужчин.
Вы молоды, друзья мои. У вас вся жизнь впереди, со всеми ее замечательными возможностями и приключениями. Я уверен, что кто-нибудь из вас станет со временем знаменитым путешественником. Я хочу дать вам совет — не бросайте работу, которую выберете в жизни, пока не закончите ее, и закончите хорошо, какая бы это ни была работа. Отдайтесь ей всем сердцем и всеми помыслами. Не делайте ничего наполовину, а завершайте любое дело, и как можно лучше, так, как вы довели до конца эту работу. И не допускайте чувства удовлетворения, пока не будете уверены, что лучше вы сделать уже не можете. Удивительно, как многому можно научиться, хорошо выполнив какое-то дело».
Нансен навестил мальчиков в гостинице в Осло и подарил каждому из них собственную книгу с посвящением.
Больше, чем кого бы то ни было, отца занимали проблемы этики. Основными чертами его характера были чувство ответственности и совесть. Поиски истины были главным как в его деятельности, так и в его мышлении. Любовь к истине лежит в основе всей этики, утверждал отец. «Но мы либо ищем истину и принимаем со всеми вытекающими последствиями, либо не ищем ее совсем»,— сказал он также.
В тех речах, с которыми выступал Нансен в годы своей международной деятельности, он всегда указывал, что единственное спасение мира заключается в установлении такого духа в международных отношениях, который исключал бы двойную мораль. В 1924 году в речи, с которой он выступил в университете на женском конгрессе, он призывал университеты возглавить дело «воспитания молодежи в духе одной, единой морали — морали в духе братства и любви к ближнему».
Эти и подобные высказывания были поняты многими как «обращение Нансена», свершившееся после того, как он увидел горе и страдание, царящие в мире. Но это ошибка. Его мировоззрение осталось прежним. Оно не могло измениться. Если уяснить себе, что между религией и этикой существует различие, это становится очевидным.
За полгода до смерти он написал нечто вроде «духовного завещания»— статью «Моя вера», которая была опубликована в американском журнале «Форум» в декабре 1929 года. Его друг доктор Генри Годдард Лич, редактор этого журнала, начал печатать в нем серию статей под заголовком «Философия жизни», где он собрал высказывания многих знаменитых людей нашего времени.
Взволнованный и растроганный пришел к нам отец и прочитал вслух статью, перед тем как ее отослать. Но, кажется, я тогда испортила ему настроение. Я не совсем оценила эту статью при первом чтении. Мне казалось, что на эти темы отец уже высказывался раньше, и гораздо лучше. Мне не нравилось, что он отдает себя на суд любопытства, и я так ему и сказала. Никогда не забыть мне его разочарованного лица. Тогда я побежала к нему в башню: «Отец, я не то хотела сказать, я просто дурочка...» Он засмеялся: «Знаю, знаю».
Он прекрасно понял, что я имела тогда в виду. Но он иного мнения. «Вот прочитаешь статью, когда я ее совсем закончу»,— сказал он и на прощанье погладил меня по щеке.
Понять эту статью было нетрудно, она была написана ясно и логично и не оставляла сомнений относительно его убеждений:
«Существование абсолютной истины мы не можем ни доказать, ни опровергнуть. Но поскольку нам дана способность мыслить, мы должны пользоваться ею для решения вопросов, имеющих величайшее значение для нашей жизни, при этом наше мышление должно руководствоваться тем, что нашим временем признано за истину. Допустить, чтобы кто-то, некий «пророк господень», тиранически распоряжался нашей верой, мировоззрением путем приказов или велений, будь они логического или нелогического характера, несовместимо с моралью и добром. Веление «веруй» аморально. Если мы заставляем себя слушаться такого веления, то поступаем так не потому, что считаем такое поведение естественным, хорошим и правильным, а потому, что боимся не угодить божественной власти и подвергнуть себя наказанию. Это не имеет никакого отношения к морали, потому что мы подчиняемся чужой тирании, стремясь таким способом добиться некой выгоды. Такие заповеди — пережитки тех времен, когда челове чество верило в богов войны, в божества карающие и награждающие, такие, как, например, Иегова. В наши дни следовало бы перерасти подобные суеверия».
Создавая свой взгляд на бытие и мировой порядок, мы можем основываться только на собственных наблюдениях, продолжает он далее, то есть на наших научных исследованиях и логическом мышлении. А это приводит нас к выводу, что вся вселенная — как живой, так и неживой мир, как физическая, так и духовная сфера — подчинена тому, что мы называем законами природы. Вся органическая жизнь подчинена тем же законам, каким подчиняются электроны и небесные тела.
Мы не знаем, когда и как в точности возникла жизнь на нашей планете, но это не значит, что мы никогда не придем к познанию этого. Мы знаем, что когда-то она началась и когда-то должна прекратиться — когда Солнце остынет до того, что температура на Земле опустится ниже какого-то определенного уровня. Это неизбежный процесс в вечном круговороте вселенной.
Законы природы не позволяют нам допустить, что человек обладает душой, способной жить независимо от тела. Подобно тому как нет живых форм без души, мы не можем представить себе и душу без живой формы. Можно делать различие между сознательной и бессознательной душой, но мы не можем указать ту грань, где на определенной ступени развития органических форм от низших растений и животных к высшим млекопитающим и человеку появляется индивидуальная душа, обладающая сознанием.
Для многих, вероятно, утешительно верить, что душа бессмертна, что есть иная жизнь, в которой дается вознаграждение за перенесенные в земной жизни лишения. Но здоровее и менее эгоистична вера в то, что наша жизнь протекает здесь и сейчас, что мы временное звено в непрерывной цепи от прошлого к будущему и что если мы продолжаем жить и в наших потомках, то только в силу наших мыслей и поступков, и поэтому мы обязаны как можно больше и лучше совершить в этой жизни. Такая вера усиливает в нас также чувство ответственности.
Раз все сущее подчинено законам природы, а способности, характер и свойства человека определяются наследственностью и приспособляемостью, конечно, не может быть и речи об ответственности и свободной воле. Воля также определяется преходящими причинами. Станет ли человек хорошим или дурным, моральным или аморальным, зависит от его наследственных свойств и от того, как на них повлияют воспитание и среда. Но к нашим духовным свойствам относится и ощущение свободы выбора, а вследствие этого — чувство ответственности за выбор. Самый ярый детерминист и тот совершает свои поступки, руководствуясь иллюзией того, что в случае сомнения конечное решение зависит от его воли. Очевидно, эта идея необходима для существования общества, и вряд ли ее можно искоренить из сознательной души, частью которой она является.
С этим учением о детерминизме связан старинный вопрос об изначальной целесообразности. Законы природы не допускают существование изначальной цели. Некоторые рассуждают, что, если бы не было цели, все существование было бы бессмысленно. Но это ничего не доказывает. Кто может утверждать, что вселенная должна иметь какой-то смысл? Вечные законы существуют потому, что существуют, они не могут устранить никакой причины, не устранив самих себя.
«Когда наш взор обращается звездной ночью к небесам, скользит по бесконечному пространству к иным млечным путям и мы восхищаемся удивительной громадностью вселенной, ее высоким величием, то мы чувствуем, что все это всегда было, всегда будет, и требование смысла и цели исчезает само собой, превращаясь в незначительную мелочь. Когда-то, бесконечно много времени тому назад, на этой маленькой планете возникла и развилась органическая жизнь, и когда-то она исчезнет. Не слишком ли
